Вниз по Волге двинулось 25 кораблей с двумя тысячами пассажиров. На галере «Тверь» находилась сама государыня. «Волга», «Казань», «Ярославль», «Симбирск», «Лама» и «Севостьяновка» предназначались для свиты. Причем две последние галеры были собственностью Захара Чернышева и Григория Орлова соответственно, в чем выразилось их скрытое соперничество. На корабле «Вом» от Костромы до Ярославля плыли иностранные послы. «Нижний Новгород» предназначался для провизии, его сопровождали два кухонных судна — «Углич» и «Кострома». Имелась и госпитальная галера «Ржев Володимеров» для заболевших в пути матросов>[813].
В отечественных газетах того времени проводилась мысль о слиянии Европы и Азии в пределах единой России под скипетром благодетельной государыни, заботившейся о подданных без различия национальности и веры. Именно такую трактовку происходящего хотела утвердить в сознании современников Екатерина. «Множество различного одеянием и верами, но единодушно восклицающего народа, видно было, что казалось, будто Азия с Европою соединились, для встречи с Ее величеством вышли»>[814].
Императрицу, как обычно, беспокоило мнение сторонних наблюдателей, в частности иностранных дипломатов. Она не взяла их в Казань, где жило множество покоренных иноверцев, с которыми государыня разумно хотела повидаться без чужих глаз. 14 мая 1767 года на пути из Ярославля в Кострому Екатерина провела целый день в обществе путешествовавших «посланников», оказывая им «отменные» любезности>[815], а затем продолжила путь одна. Из Чебоксар она писала госпоже Бьельке: «Сегодня вечером или завтра утром я уезжаю в Казань вопреки трусам»>[816]. Государыню предостерегали против визита в сердце «иноверческого» края. Слух о рискованности предприятия обсуждался и во Франции, чей кабинет был весьма чуток к «русской теме» и выступал рассадником самых неприятных для Екатерины разговоров.
На борту галеры повседневная, канцелярская работа не прекращалась, хотя Панин, остававшийся с цесаревичем в столице, старался стянуть нити управления к себе. Из Ярославля императрица писала Никите Ивановичу: «Изволь прислать ко мне дела, я весьма праздно живу». А месяцем позже из Алатыря жаловалась, что не получила «грамоты к подписанию»>[817]. В это путешествие, как и во все другие, Екатерина не взяла сына, поскольку не хотела лишний раз привлекать к нему внимание публики. Все волны восхищения и обожания должны были направляться лично к ней. Только так она могла утвердиться во мнении подданных как единственная фигура на троне. Более того — персонифицировать в себе императорскую власть.
Однако частным образом Екатерина писала тринадцатилетнему Павлу, рассказывая обо всем примечательном: «Очень весело по воде плыть, сожалею только, что вы не со мною… Места прекрасные по берегам, селения весьма частые»; «Люди все очень рады моему приезду и ласковы, а я знаю пословицу „рука руку моет“, сама с ними таковое же имею обхождение»>[818].
Для Панина предназначались более вдумчивые отзывы, но и ему государыня сообщала далеко не все: «Здесь народ по всей Волге богат и весьма сыт, и хотя цены везде высокие, но все хлеб едят, и никто не жалуется, никто нужду не терпит»; «Нигде голоду нет, по деревням везде излишество: нынче ж на все Бог дал цену, хлеб дорог и лошади дороги, все дорого, и за то Бога благодарят… а скирдов с сеном — бесчисленное множество». Современному читателю не сразу становится понятно, за что волгари благодарят Бога, если «все дорого»? Но крестьяне, составлявшие большинство населения, продавали хлеб и отдавали внаем лошадей, поэтому дороговизна была им на руку. «Сии люди Богом избалованы, все в изобилии, все есть, все дешево»>[819].
Екатерина посещала как раз те места, которые через шесть лет займутся огнем Пугачевщины. Но пока об этом не подозревали ни правительство, ни сами «мирные обыватели». До первой войны с Турцией, увеличения податей, рекрутских наборов и обнищания жителей, казалось, еще далеко. Крепостное право в плодородных регионах Поволжья — бочка со слежавшимся порохом. Если не подносить к ней спичку, не вспыхнет. Но горючий материал имелся в избытке. Императрице было подано более 600 челобитных, большей частью касавшихся злоупотреблений местной администрации.
