В отношениях двух знаменитых женщин прошлого столетия – княгини Дашковой и императрицы Екатерины II – психолог найдет подтверждение той истины, которая иллюстрируется и другими многочисленными примерами, – между прочим, и яркой историей королев Елизаветы английской и Марии Стюарт, – что и крупные женские личности способны обладать мелкими недостатками: завистью к достоинствам других женщин. Конечно, умная женщина не может не быть чуткой к проявлению нравственных и умственных сил: она легко способна удивляться и подчиняться им, в особенности если силы эти проявляются у мужчин. Но присутствие тех же самых свойств у особы женского пола, да еще не способной на скромное утаивание своих преимуществ, – а к такому типу должна быть отнесена княгиня Дашкова, – могло быть антипатично и даже ненавистно женщине (в нашем случае Екатерине II), способной, однако, восторгаться ими у мужчин.
Мы, конечно, далеки от того, чтобы приписывать Екатерине Романовне только одни идеальные стремления в рассказанной нами истории и видеть в ее действиях проявления лишь высокопатриотического подвига. Муции Сцеволы и Горации Коклесы принадлежат, главным образом, к такому периоду человеческой истории, когда “я” инстинктивно отождествляется с понятиями “общества” и “государства”. Возможны, конечно, такие же необычайные подвиги и во имя глубокой потребности пострадать за идею, за “ближних”, и тем принести счастье людям. Но, как мы видели, такие элементы могли играть лишь незначительную роль в решимости княгини Дашковой: у нее было достаточно реальных побуждений личного характера, чтобы пойти на совершенный ею подвиг. Да и по самым условиям жизни и воспитания в том круге, где вращалась Дашкова и где внешний успех и блеск считались величайшим счастьем, трудно было бы ожидать от нее бескорыстного побуждения пострадать во имя счастья людей. Хотя Екатерина Романовна и приводит в записках немало примеров своего будто бы отрицательного отношения к личным выгодам, но, разумеется, к этим свидетельствам автора, весьма естественно склонного выставлять свои действия в лучшем свете, нужно относиться с осторожностью: слишком много имеется доказательств того, что “бренные блага”, третировавшиеся княгиней на словах с высоты философского величия, на деле представлялись ей весьма ценными.
В записках княгини есть занимательный рассказ об этом “бескорыстии на словах” их автора. Когда императрица возвращалась из Петергофа в карете, пригласив в нее Дашкову, графа Разумовского и князя Волконского, то между дамами произошел следующий разговор:
– Чем я могу отблагодарить вас за ваши услуги? – самым дружеским тоном спросила императрица Дашкову.
– Чтобы сделать меня счастливейшей из смертных, – громко, в духе псевдоклассических героев Расина, отвечала та, – нужно немного: будьте матерью отечества и позвольте мне остаться вашим другом!
– Все это составляет мой долг; но мне бы хотелось несколько облегчить себя от бремени той признательности, которую я к вам чувствую...
– Я думаю, – возразила Дашкова, – что услуги, оказанные другом, не могут никогда сделаться бременем.
Не правда ли, какие громкие, бескорыстные слова? Как будто читаешь сцену из классической трагедии с высокого “калибра” героями, говорящими отборным языком самые отборнейшие фразы! Но это высказанное в карете отречение от личных выгод, однако, не помешало княгине Дашковой впоследствии просить и получить немало и на свой пай “презренного металла”...
Но, говоря о тех причинах, которые привели Дашкову к решимости действовать, мы должны указать и на то, что в те молодые годы у княгини, при ее восторженном настроении, не могло быть только исключительно одних практических соображений: у нее было несомненно много романтического задора и искреннего энтузиазма в пользу своего обожаемого друга-императрицы. Не забудем, помимо того, что она была достаточно умна, чтобы понимать всю выгодность и для государства грядущей перемены. И если мы сравним ее действия с действиями других участников, исключительно руководившихся личными видами без всяких извиняющих романтических мотивов, то должны отдать безусловное предпочтение Екатерине Романовне перед многими из них.
