...Не простившись ни с кем, Егор в сумерках вышел из города и часов через пять, одолев крутой заснеженный перевал, добрался до станции.
Здесь было тихо. Люди спали у печки вповалку. Горела свеча. Возле нее, распахнув полушубок, немолодая женщина кормила грудью ребенка. Темное лицо ее было величаво и строго, ресницы опущены. Стойкое пламя освещало золотые метелки бровей, сердитые круглые ноздри и зеленые лохмы овчины, из которых поднималась сильная шея.
Егор сел напротив и долго разглядывал женщину. После трудной, скучной дороги тайгой хотелось согреться беседой. Рассказать умно, не спеша о пропавшей горе, о чанах с бирюзовой водой, о своей законной обиде.
Он снял мешок, отдышался, но тяжесть осталась, Рассказать, что ли, бабе? Поймет ли? Он предпочитал для солидных бесед мужскую компанию. Но со всех сторон неслись бормотанье и храп. Только одна женщина боролась со сном в этой комнате, наполненной теплым дыханием...
Он сказал (не бабе, себе самому):
- Однако пропало золото. Вес не тот, и проба не та.
Вздрогнув, она ответила медленно (не Егору, своим тайным мыслям):
- Ушел?.. Ну и что ж... Видно, в приискателях слаще.
- Теперь приискателей нету, одни лаборанты.
Он сел поудобнее и вкусно улыбнулся. Голос бабы, сонный, покорный, сулил бесконечные, робкие ахи-охи, которые нужны хорошему рассказчику, как писарю запятые.
Наконец-то он мог не спеша поделиться обидой.
Но женщина смотрела мимо Егора, в угол, суровым, пристальным взглядом.
- За винегретом ушел, - сказала она в пустоту. - Три рубля взял, кольцо... Где ж искать тебя, пес лукавый?
Егор не расслышал.
- ...спи, ясынька. С нами не баско.
Она совсем очнулась от сна и заговорила громко, заглушая дребезжание Егора. Видимо, женщина рада была неожиданному собеседнику. Но и Егор не сдавался. Не слушая друг друга, как два больших глухаря, токующих рядом, они спешили рассказать самое главное.
- ...Прежде немцы по бедности в такой дряни копались...
- Он хитер, кудлатый, хитер...
- Мельница... Всю гору в размол...
- Теплые пеленки себе на портянки...
Кто-то высунул голову из-под овчины и смотрел на них, как на сумасшедших. А старик, заросший до глаз колючей белой щетиной, и пожилая женщина с ребенком у голой груди сердито выкрикивали бессвязные фразы. В зале долго гудел непонятный дуэт двух рассказчиков. Наконец, Егор рассердился.
- Не скули, - сказал он строго. - Молчи! Ты послушай!
- Молчи ты! - приказала женщина гневно. - Я Сибирь пройду, я найду!
Он пробовал возражать, но она говорила, говорила, говорила, блестя сухими глазами, охваченная неудержимым желанием освободиться от слов, щекочущих горло.
И Егор понял, что женщина сильнее его, и боль ее глубже, и обида важнее.
- Ну что ж, - сказал он с покорной досадой. - Рассказывай ты...
1938
