—Посидите с нами, отведайте наших гостинцев.
Чайханщик, узнав кузнеца, с удовольствием присел. Махкам-ака подробно рассказал об Остапе, о поисках его сестренки. Потом заговорил чайханщик:
—Уста Парпи с Пасткуча тоже взял ребенка. И еще: помните усатого сапожника, у хауза[45] жил? Он тоже взял, говорят, девочку. Потом... еще учитель, в очках такой, когда- то преподавал на курсах ликбеза. Тоже взял ребенка. Не знаю вот, девочку или мальчика. К нему вам надо бы зайти... Многих он сирот по людям пристроил.
—Спасибо за совет. Авось помогли нам напасть на след. Доедай, сынок, да пойдем,— заторопил Махкам-ака Остапа:
Чайханщик погладил мальчика по голове, подбодрил:
—Найдется твоя сестренка. Не иголка все-таки — человек!
Остапу очень понравился чайханщик, и не только потому, что укрепил его надежду на встречу с сестрой. Ловок он! С тяжелым чайником в руке чайханщик двигался легко, быстро, играючи наливал в чайник кипяток из огромного самовара и к тому же бесшумно появлялся перед посетителями, стоило только постучать крышкой.
Мальчик даже повеселел и, отодвинув от себя пустую пиалу, сказал:
—Очень я наелся. Спасибо.
Взявшись за руки, они пошли на Пасткуча. Но и тут их ожидала неудача: оказалось, что уста Парпи взял мальчика, а не девочку.
Махкам-ака и Остап двинулись дальше, к дому у хауза. Разыскав одностворчатую низенькую калитку, постучали. Вышла женщина средних лет и с ней девочка — дошкольница, в новом платье из атласа. Женщина сочувственно выслушала Махкама-ака и сказала:
—Наша девочка вот она — перед вами... И к учителю бесполезно идти. У него дочь большая, ей не меньше десяти лет.
Махкам-ака задумался.
—Что же нам делать, сынок?
Остап молчал, но в глазах у него уже стояли слезы.
—Пойдем заглянем еще в клуб. Люди говорили, что там тоже разместили детей. А ты не устал? Ведь целый день колесим.
Остап был готов всю ночь напролет ходить по окраинам, лишь бы не прекращать поиски.
Когда Махкам-ака и Остап добрались до клуба, было уже совсем поздно. Темноту разрывали редкие огоньки. На крыльце клуба сидел сторож, низенький и очень толстый, словно обложенный подушками.
—Здравствуйте! Чем могу быть полезен? — вежливо спросил он.
Махкам-ака объяснил, в чем дело.
Сторож близко принял к сердцу чужую беду, заволновался:
—Вот не знаю, как быть... Директора уже нет. С детьми одна воспитательница. Они все спят. Если только мальчик сам посмотрит...
—Это было бы замечательно. Дай аллах вам счастья!
—Что вы, что вы! И не благодарите! Пойдемте поскорее. И пожалуйста, тихонечко... Совсем тихонечко...
На цыпочках вошли в клуб. В просторном зале на плотно составленных койках спали дети. Коек не хватало, и кое-где ребята лежали по двое. В полумраке зала, освещенного одной маленькой лампочкой, Остап, пробираясь между койками, терпеливо заглядывал в лица спящих. Мальчик обошел несколько раз весь зал, но Леси не было.
—Нету,— Остап понурил голову.
Сторожу стало жалко мальчугана, захотелось хоть чем-то помочь ему.
—А были в третьем детдоме? — спросил он у Махкама- ака.
—Были.
—А в шестом?
—И там были.
—А не пробовали искать ее в детдоме на Тахтапуле?
—Мы побывали, пожалуй, во всех детдомах.
—Еще бы на вокзал заглянуть.
—Да, остался только вокзал. Но стоит ли туда ехать ночью? — вслух размышлял Махкам-ака.
—А на вокзале что ночь, что день. Там жизнь никогда не затихает,— резонно возразил сторож.
—Давай, сынок, попробуем на вокзал съездить. Может, повезет нам.
Махкам-ака, прихрамывая от усталости, направился к трамвайной остановке. Остап медленно брел за ним.
Привокзальная площадь и все близлежащие скверы были забиты народом. Люди сидели на скамейках, на мешках, на чемоданах, боясь встать со своего места, чтобы его не заняли другие.
Невозможно было без жалости смотреть на эту пеструю толпу. Женщины, старики, дети. Изношенная одежда, рваная обувь, плохо спасающие от холода. Почти у всех опухшие лица, утомленные, страдальческие глаза.
Ташкент уже несколько месяцев беспрерывно принимал под свой кров эвакуированных. Казалось, город перенасыщен людьми, задыхается от тесноты, но постепенно всех прибывших все-таки размещали. Каждую крохотную комнатку, каждый свободный угол местные жители уступали эвакуированным, делясь с ними последней ложкой постного супа, последней горстью сушеного урюка.
