Ревность обожгла душу Нины.
«Уйду от него! — решила она. — Уйду к родным и не скажу, что у меня должен быть ребенок… И пусть не приходит, не просит вернуться…»
В тот раз Нина не оставила Якова, хоть они и поссорились. Оставляла мужа она позже. Разгневанная, уходила к родителям и оставалась у них до тех пор, пока Яков, не выдержав, приходил за ней и просил прощения…
Из-за окна в комнату доносятся голоса: то приглушенное юношеское бормотание, то девичий смех. Они все больше раздражают Нину, и она подымается с постели.
Почти под самым окном, освещенные мягким лунным светом, стоят парень и девушка. Он — простоволосый, с накинутым на светлую рубашку пиджаком — что-то быстро говорит девушке и пытается обнять ее, а она, уклоняясь от объятий, прислоняется к тоненькой березке и, сама гибкая, как березка, счастливо смеется, легко отталкивая от себя парня. Потом парень снимает с себя пиджак, ловко набрасывает его на плечи девушки, которая словно только и ждала этого, так как сразу же покорно дает себя обнять. И они медленно уходят прочь, пошатываясь, как захмелевшие, и две тени постепенно сливаются в одну, а осиротевшая березка покачивает ветвями, будто порываясь вслед за ними…
Зябко пожимая плечами, Нина с острой завистью провожает их глазами. Она чувствует, как в груди ее подымается и растет тоска по крепким мужским рукам, по большим и теплым ладоням Якова, того Якова, каким он был восемь лет тому назад.
И Нина снова начинает плакать и снова думает, что Яков, видно, действительно разлюбил ее и что она уже до самой смерти останется такой одинокой и всегда будет с завистью смотреть из окна на чужое счастье.
— Ты должен извиниться перед ней, — громко и отчетливо произнес кто-то над головой Якова, и он сразу проснулся.
Все вокруг было залито лучами утреннего солнца, и яркий свет особенно подчеркивал царивший в комнате беспорядок. Окурки на полу, куча мусора у печки, посеревшие от пыли книги на этажерке. Жена забрала с этажерки вышитую ее руками салфетку, а тогда Яков уже сам посрывал с окон занавески, скатерть со стола, даже простыню и наволочки с подушек и выбросил все это в коридор.
Сейчас он сидел на смятой постели, смотрел на темневшее в противоположной стене большое прямоугольное пятно (там прежде висел Нинин портрет) и думал, что должен извиниться перед женой. Как ни была виновата в его глазах Нина, он понимал всю возмутительность своего вчерашнего поступка.
«Как это гадко, скверно! — снова и снова мысленно укорял он себя. — Как я мог так забыться!.. А теперь нужно идти унижаться перед ней… Мерзко, отвратительно… Да к тому же весь город будет знать об этом», — вспомнил он вчерашнее посещение Латы, и беспокойная, ноющая боль снова поднялась в нем.
На кухне раздавался голосок младшей дочки. Горбатюк подошел к двери, прислушался. Галочка что-то быстро говорила, захлебываясь словами, и он ничего не мог разобрать. «Да, мама?» — то и дело обращалась она к матери, и Яков вспомнил, что Галочка всегда так спрашивала и его, потешно кивая при этом головкой.
Он отошел от двери, надел измятый, давно не глаженный пиджак, вышел на кухню.
Жена сидела за столом. Лицо у нее было измученное, под усталыми глазами ясно обозначилась синева. «Не спала», — подумал Горбатюк, взглянув на Нину.
С тех пор как между ними начались раздоры, жена возбуждала в нем острое, полное неприязни любопытство. Он не мог понять, как это случилось, что Нина, милая, кроткая Нина, которую он так любил и которая всегда так слушалась его, стала ему почти чужой. Откуда взялся у нее этот резкий голос, крепко сжатые губы, злые огоньки в глазах?..
Нина держала на руках Галочку и поила ее чаем из большой чашки. Оля пила сама. Увидев отца, она нахмурила бровки и взглянула на мать. Галочка сразу же быстро сползла с коленей матери, побежала к отцу.
— Галя, назад!
Девочка остановилась в нерешительности.
— Иди сюда, Галя, — снова позвала Нина, не глядя на мужа и как бы не замечая его.
Галочка повернулась и, оглядываясь на отца, медленно направилась к матери. Она явно недоумевала: почему нельзя подойти к отцу, с которым ей всегда так хорошо и весело?
