Даже труднейшее прохождение развернутым строем «на руку» было проделано так, что комар носа не подточит. И это несмотря на то, что...
Впрочем, дивизионный не очень-то верил этому... Но говорили, упорно говорили, что капитан никогда не бьет своих солдат и даже говорит им — вы.
Правда, насчет последнего никто не мог сказать ничего определенного. На параде сам дивизионный слышал «ты», сопровождаемое самой отборной матерщиной, а насчет первого... да в конце концов в чем дело? Рота образцовая и от командующего есть секретное предписание:
«Оставить капитана Святцева в покое и предоставить ему делать то, что он найдет нужным. Роту беречь. В бой не пускать до моего личного распоряжения. Снабжать в первую голову.»
И в то время, как вся армия ползла и трещала, как гнилое сукно, в то время, как пьянство и разврат подтачивали офицерские полки, в это время рота капитана Святцева крепла и росла в большую мощную боевую единицу.
По размерам она уже давно вышла из рамок роты, и в штабах поговаривали о Святцеве, как о командире батальона, но он прямо заявил, что не желает иметь дело с офицерским штабом батальона, что господа офицеры ему часть испортят, и так как факты говорили в пользу его слов, а положение заставляло ротой дорожить, то все оставалось по-старому.
Сам Святцев не раз просился в дело.
— Молодцев своих показать.
Но всегда в ответ слышал:
— Вы наша надежда. Ждите трудной минуты.
VIII
К счастью Святцева, к счастью, если бы он не был офицером Добрармии, эта трудная минута приближалась с каждым днем.
Красные наступали, развивая безумную скорость. А когда конница Буденного попробовала в двух-трех местах крепость белого фронта, то ясно стало, что дни защитников «Единой неделимой» сочтены.
Все более и более раздраженным становился тон приказов, все более и более безнадёжными выглядели сводки боевых операций.
И однажды, когда удар красных был особенно сокрушителен и отступление белых особенно серьезно, из ставки пришел приказ:
— Бросить в бой роту капитана Святцева.
Святцев так обрадовался, когда узнал о приказе, что дивизионный едва удержал его от преждевременного выступления. Чудак хотел выйти днем и, когда ему приказали ждать вечера, долго ворчал что-то по поводу излишней трусости штабов.
Наконец, пошли. Кутаясь в холодные шинели (полушубков, как ни старался Святцев, выдать не успели), скользя по обледенелой дороге, с трудом держа винтовки коченеющими руками.
Но все-таки, на то это и была рота капитана Святцева, пришли во-время, за полчаса до смены и расположились у штаба полка, стараясь согреться в пляске и борьбе, так как костров, за близостью врага, в эту ночь нельзя было развести.
IX
Когда Святцев вошел в помещение штаба полка, какой-то человек в солдатской шинели кинулся ему навстречу:
— Николай! Слава богу! Ты спасешь меня! Вот счастье!
Святцев на минуту остановился, посмотрел, потом спокойно отодвинул от себя незнакомца и подошел к столу, за которым рассматривая какие-то бумаги, сидели офицеры.
— Что он от меня хочет?
Адъютант объяснил. Человек, назвавший Святцева Николаем, за час до этого перешел к ним со стороны красных. Он сообщил намерения врага насчет дальнейших операций и называет себя бывшим офицером сибирского стрелкового полка. В папахе его были зашиты документы на имя поручика Смирнова. Адъютант подозревает, что сообщенные им сведения ложны и что сам он большевистский шпион.
— Николай, ты подтвердишь, что я поручик Смирнов. Они хотят расстрелять меня, Николай!
Святцев спокойно взглянул в лицо перебежчика.
— Кто вы?
— Боже мой! Я, Смирнов. Поручик Смирнов. Разве ты не узнаешь меня, Николай?
Несколько минут напряженное молчание царило в комнате. Перебежчик с мольбой смотрел на Святцева, от которого зависела его жизнь. Но Святцев, искривив свои красивые губы гримасой презрения, спокойно сказал:
— Да, я Святцев, зовут меня Николай. Да, я служил в сибирском стрелковом полку. Но этого человека я не знаю, никогда его не видел, и где он меня встречал, не понимаю. В полку у нас был поручик Смирнов. Но это не он...
— Николай! Николай!
— Полагаю, что это солдат полка. Но не офицер и не поручик Смирнов во всяком случае.
