Они шли рядом, молча, не глядя друг на друга. Виль прислушивался к звуку чужих шагов и в их ритме слышал:
— ... когда расстреливали моего сына, когда расстреливали моего сына.
Он не мог найти слов для ответа. Чем, чем может он доказать, что это не так. Чем может он убедить остальных, что мысль о сыне была только толчком, тем толчком, который решительно и раз навсегда бросил его к массе. И сейчас, разве не занят он одной, только одной мыслью о данном ему поручении. Правда, сердце сжимается ощущением тяжелой пустоты, невыносимой боли, тоски о сыне. Ведь он человек. Он так любил Фреда!
Это не мешает ему помнить о своем деле. Быть внимательным и настороженным, ловить каждый шум, каждый шорох, следить за тем, чтобы никто не нарушил тишины, той тишины, которая была молчаливым залогом победы. И разве ради сына идет он сейчас. Разве личная месть говорит в нем? Нет, нет! Он идет за класс, ради класса, с классом. Его сосед не прав. И все-таки...
— Виль, где ты был, когда расстреливали моего сына?
Наконец, сквозь чащу деревьев, мелькнули огоньки костров.
Враг близко!
Виль остановил отряд. Тихо но решительно отдавал распоряжения:
— Рассыпаться!
Странно медленно и бесшумно развернулась цепь.
— Три свистка и выстрел. Тогда идите в атаку. Ни звука до тех пор.
Потом к своему заместителю:
— Идем!
Они пошли рядом, осторожно раздвигая ветки и стараясь шуметь как можно меньше. Огни костров придвигались. Четко вырисовывались силуэты солдат.
Наконец, совсем, совсем близко взметнулся язык пламени. И оба разведчика замерли, слившись. с землей. Несколько человек образовали у костра полукруг. В центре этого полукруга, на стуле, сидел толстый офицер, а передним, окровавленный и избитый, стоял... Виль вздрогнул.
...стоял Фред!
Сердце второго билось как молот о наковальню.
— Итак, — говорил толстый офицер, — вы не желаете отвечать на вопрос? Не желаете защищаться? Отлично, вы облегчаете суду дело.
Он встал. Те, кто были вокруг, вытянулись и взяли под козырек.
— На основании закона о военном положении... Как залп винтовок в сознание Виля ударило последнее, холодное слово:
— ...к расстрелу!
Второй схватил его за руку и крепко сжал ее.
— Мы можем спасти Фреда, — прошептал он.
— Как? — Виль повернул голову.
— Отряд!..Атака!.. Дай сигнал!
— Ты с ума сошел!.. Мы погубим дело...
Второй приподнялся и изумленно посмотрел на старика.
— Но...
— Тише, молчи!
Видно было, что те торопились. Фреда отвели чуть-чуть в сторону, поставили к стволу дерева и против него выстроили шесть человек.
— Слушай, — шепнул Виль, — иди к отряду и скажи, что сейчас будет залп, но чтобы они не трогались.
— Виль, ты с ума сошел! Я не.,.
— Иди!.. Я приказываю тебе!..
Второй уполз.
Фред едва держался на ногах. Кровь стекала с его изувеченного лица. Какой-то солдат пинком ноги поддержал его равновесие. Офицер подошел к солдатам и поднял платок.
Виль схватил винтовку, взял офицера на мушку.
Еще секунда!
Офицер взмахнул рукой.
Виль вздрогнул.
Фред что-то крикнул, но его крик слился с залпом. Он медленно, словно нехотя опустился на землю и лежал вздрагивая всем телом, как будто рыдая.
Офицер спрятал платок в карман, повернулся на каблуках и...
Сзади, оттуда, откуда враги ждали подкрепления, свинцовой чертой, преграждая дорогу, лег ружейный залп.
Виль вскочил.
Он три раза свистнул и бросился вперед. Его пуля нашла офицера, его штык докончил его.
Виль открыл глаза и попробовал приподняться. Тот, кого он назначил своим заместителем, наклонился над ним.
— Ты ранен, старина. Но это не опасно. Ты...
И потом.
— Прости меня, Виль, я был неправ.
Москва. Июнь 7-го года.
