Многие играли неплохо, но он скоро понял, что получает истинное удовольствие только от собственного общения с мячом. Барабановых среди его партнеров не было.
О Ларисе после госпиталя он почти не вспоминал.
Однажды осенью, когда стояли в Будапеште, на улице Вац, он зашел к радистам и присел у дверей: они невнимательно слушали по трофейному приемнику футбольный репортаж из Москвы. И вдруг Игорь встал и подошел ближе: в прорезаемой помехами, отдаленной скороговорке комментатора, среди известных ему прежде и незнакомых имен он явственно уловил одну фамилию – Барабанов.
Само по себе было странно слышать ее рядом со знаменитостями, а комментатор еще уточнял, одобрял: «…молодой Барабанов удачно влился в прославленный коллектив», «…последние игры без гола не уходит», «…вот и сегодня, в подтверждение нашего о нем мнения, он забил важный, нужный команде гол…»
– Я с ним вместе играл, с Барабановым, – сказал Алтынов, боясь, что ему не поверят, и кивая на приемник. Но радисты не проявили к этому известию ни малейшего интереса.
Демобилизовался он в конце следующего лета. Городок совсем не изменился, но изменились – постарели или, напротив, возмужали, выросли – многие, кто встречался ему на пути.
Мать, конечно, тоже сдала, но была еще бодра и полна планов. Приятно было рассматривать нежданно знакомые вещи, которые были новыми невероятно давно, когда он был мальчиком. А на стене висел портрет отца, увеличенный с давней, молодых лет, фотокарточки. Как это было прекрасно, когда был отец! Первое время он ожидал, что встретит Ларису, и каждый день готовился к этому, но вскоре узнал, что ее давно уже не видели в городке, а прежде она гуляла с Барабановым. Зато он встретил как-то Валю Круглову, с которой проучился десять лет и помнил чуть ли не как себя – с самого детства. Она похудела и даже еще немного вытянулась, а за руку держала мальчика лет двух. Они поболтали с минуту, и он вдруг спросил – впервые:
– А помнишь, ты мне записку в карман положила? Она сделала вид, что не понимает, но тут же вспомнила, улыбнулась:
– А, баловство! – и посмотрела на него внимательным взглядом.
На городском стадионе играли в футбол. Играл левый полузащитник из их команды, Игорь не мог вспомнить, как его зовут. А справа играл Полунин, маленький крепкий краек, которого он любил бросать в прорыв точным пасом. Теперь он был еще плотнее, крепче, но у него по локоть не было левой руки. А в воротах стоял Платов, тот самый кудесник Платов. И когда он двинулся навстречу мячу, у Игоря сжалось сердце – Платов хромал, тяжело припадая на одну ногу.
После игры Игорь подошел к Полунину. Тот обрадовался, спросил возбужденно:
– Будешь с нами играть?
– Мне в Москву надо, учиться.
– Ну что? Барабанов – ты знаешь. Евтеева в Пруссии убило. Хмель не знаю где. Паша Сухов без вести пропал в самом начале, ты тоже знаешь. Кубасов? Служит, подполковник… Алтын, ну, может, поиграешь у нас немного?
Он отворил дверь с табличкой «Деканат», объяснил сидящему за столом седому человеку:
– Я ушел в армию отсюда в сорок втором.
– Ежели так, милости просим. С какого курса? Девчата, поступавшие вместе с ним, уже кончали и не помнили его, не успели запомнить. Сейчас на первом курсе были молодые, из десятилетки, а те немногие, что вернулись, тоже запомнили друг друга не все, но встречались тепло, как близкие, пережившие одинаковое люди.
Он обосновался в том же общежитии, но теперь переполненном, допоздна освещенном, шумном.
Во второй день майских праздников Игорь отправился на футбол. На всех станциях этой линии, особенно в центре и на «Белорусской», завихрялась, теснилась в узких переходах толпа, на перронах было черно от народу. На «Динамо» эскалаторы работали только вверх. Соскучилась по футболу послевоенная, праздничная Москва, радостно и озорно рвалась на открытие сезона.
Билетов в кассе, разумеется, не было. Игорь без колебаний купил с рук билет на Восток – отдал почти все – сорок рублей – и, забирая вправо, зашагал вдоль металлической ограды.
Место у него было за воротами, масштаб поля скрадывался, западные ворота слишком далеко, но зато ближняя штрафная площадь хорошо просматривалась.
