Зодчий лежал, закутанный полотняными покрывалами, точно спелёнутая мумия; лицо высохло и потемнело, глаза, обведённые синими кругами, страшно ввалились. Однако при виде Ренси в них затеплилась радость.
— Ренси! Я слышал, что тебя позвали на храмовые работы, — произнёс Анху неузнаваемым, каким-то свистящим голосом. — Это меня обрадовало… Было бы печально потерять такого ваятеля, как ты…
Ренси смущённо опустил глаза, словно слышал похвалу из уст зодчего в первый раз.
— Поскольку ты в Саисе, — с трудом переведя дыхание, продолжил Анху, — это означает, что тебя снова наняли. Любопытно, кто?
— Фараон Тахарка, — ответил Ренси и торопливо прибавил: — Вернее, его сестра, госпожа Шепенупет.
— Что же ты намерен изваять для его величества, да будет он жив, невредим, здоров?
— «… И вошли они в свою плоть из всякого дерева, всякого камня, всякой глины и обернулись ими», — в ответ Ренси процитировал строки из знаменитого мемфисского трактата.
— Нет ни единого сомнения, что твои статуи «двойников» будут великолепны, — отозвался зодчий, заранее похвалив молодого ваятеля. — Сочетание жизненного правдоподобия с обобщённым благообразием присуще всем твоим творениям.
— Но я не намерен ограничиваться готовыми образцами и общепринятыми канонами, — в голосе Ренси теперь звучало упрямство. — Я буду ваять в той манере, которую, как и прежде, считаю единственно верной. Если уж «двойник» отождествляется с оригиналом, то он должен непременно походить на него. К сожалению, мне не удалось увидеть фараона своими глазами, но я постараюсь с наибольшей точностью изобразить лишь ему одному присущие черты, тщательно изучив его портреты.
— Жрецы полагают, что можно довольствоваться более условными изображениями, — возразил Анху, и в его глазах появилась лукавая искорка. Он точно поддразнивал Ренси.
Но тот серьёзно воспринял его замечание.
— Надеюсь, что на этот раз жрецы не будут вмешиваться в моё дело. Им и самим предстоит немало работы. Многие храмы страны серьёзно пострадали во время ассирийского нашествия.
— Должен разочаровать тебя, Ренси, — со вздохом проговорил зодчий. — Никогда прежде жречество не боролось за возврат к древним образцам так рьяно и беспощадно, как ныне. Многие из священнослужителей, близких ко двору, ратуют за возрождение идеального портрета.
— А разве нельзя положиться на его величество? Разве не он пожелал, чтобы я участвовал в украшении его поминального храма? — настаивал Ренси.
— На него можно положиться, если только ты, мой упрямый Ренси, не будешь излишне одухотворять свои статуи. Фараон, безусловно, весьма образованный человек, но вместе с тем он слишком подвержен влиянию жрецов. У него обострённое чувство связи с прошлым: именно поэтому он сопротивляется ассирийскому владычеству и стремится вернуть Та Кемет независимость и былое величие. Древние жреческие учения, как и культы древних могущественных царей, у него в особом почёте. К тому же, за соблюдением традиций строго следит его сестра, у которой ты теперь в личном подчинении.
— Учитель, ты должен беречь силы, — вмешался в разговор Ипи, при этом выразительно посмотрев на Ренси.
Тот понял, что пора уходить.
Зодчий Анху скончался поздним вечером на следующий день. Перед тем, как оставить мир земной и уйти в Аменти, он успел попрощаться с Ренси.
— Ренси, ты знаешь, я любил тебя как сына, одарённого, хотя упрямого и непокорного. Я хочу завещать тебе то, что обогатит тебя необходимыми знаниями, что, возможно, убережёт тебя от ошибок. Это переписанные мною на папирус надписи из заупокойного храма Аменхотепа Третьего, называемого также Мемнонием. В этих надписях содержится опыт талантливейших мастеров: зодчих Инени и Сенмута, архитектора Майа, скульптора Тутмоса, создавшего удивительные портреты Нефертити…
— Буду хранить этот папирус как самое дорогое сокровище, — пообещал Ренси и прижал к груди свёрнутый в трубочку лист.
На измученном лице зодчего он уловил тень улыбки и отвернулся, глотая слёзы.
— Ренси, он хочет, чтобы ты подошёл поближе, — сказал один из сыновей зодчего.
Молодой ваятель приблизился к умирающему наставнику, склонился.
