Египетские новеллы - страница 8

— Что с тобой, Абдассами? Кто исцарапал твое лицо?

В ответ Абдассами, горько и мучительно рыдая, закричал:

— Сабиха умерла, господин мой, я ее убил. Войди, вот она, мертвая, и вот деньги, которые я у тебя украл, они валяются возле нее.

И он снова стал царапать ногтями лицо и посыпать землей голову, продолжая мучительно стонать. Хасан-ага оцепенел от ужаса. Он увидел девушку, распростертую на куче соломы, и разбросанные вокруг нее деньги. Он хотел войти, но испугался мертвой. Наконец, зажмурив глаза, он бросился в амбар и начал собирать деньги. Потом выбежал и закричал:

— Сюда, здесь вор! Здесь убийца!

Двадцать лет назад я жил в квартале Дарб Саада, старом квартале с узкими улицами и тесно сгрудившимися домами. Мне было девятнадцать лет, и я готовился к экзамену на аттестат зрелости. В свободное время я часто сидел у ворот, рассматривая прохожих. Время от времени перед моим домом появлялся шейх в простой одежде, с худым лицом и редкой, с проседью бородой. Он всегда проходил спокойно, с достоинством, опустив голову, наигрывая на свирели протяжные мелодии. Иногда я останавливал его и просил еще что-нибудь сыграть. Во всех его мелодиях было много грусти и тоски. Когда он играл, казалось, что его свирель говорит и рыдает, как бы стремясь поведать какую-то тайну.

Несмотря на душевную чистоту и благочестие, написанные на его лице, он никогда не совершал молитвенных обрядов и не ходил в мечеть. Он никогда не говорил о том, что зовется прощением и милосердием. И если перед ним упоминали об аллахе, он покорно склонял голову и тихо бормотал какие-то бессвязные слова.

У нас возникло влечение друг к другу, и я пытался узнать причину его тоски, но он не пожелал мне ничего рассказывать. Я уважал его волю и решил не заговаривать с ним об этом. Некоторое время он оставался для меня загадкой, которую я не мог разрешить. Шли дни за днями, шейх приходил к нам раз в неделю, и тогда я наслаждался его грустными мелодиями, которые он исполнял со спокойной, приятной и задумчивой улыбкой. Иногда он становился разговорчивее и помимо его воли у него вырывались некоторые фразы и слова, которые помогли мне проникнуть в его тайну. Он пел мне много народных песен о любви, песен, воспевавших женщину. Слово «поле» он произносил каким-то особым тоном, глаза его при этом широко раскрывались и излучали странный блеск, грудь приподнималась, ноздри вздрагивали, и он жадно вбирал в себя воздух, словно вдыхал аромат полей. За этим следовал глубокий вздох и длинная мелодия на свирели.

Однажды я неожиданно сказал ему:

— Клянусь, я узнал твою тайну, шейх Афаллах.

Он испуганно вздрогнул.

Я продолжал:

— Ты феллах[5], ты из деревни.

Он смущенно посмотрел на меня и после некоторого колебания ответил:

— Разве я могу отрицать свое происхождение?

— И ты страдаешь от любви, еще не угасшей в твоем сердце.

Он схватил мою руку и крепко сжал ее:

— Замолчи, господин мой, замолчи!

— На твоей душе большой грех, и ты хочешь искупить его.

Он побледнел и пристально посмотрел на меня.

— Ты знаешь мою тайну?

И когда я начал спрашивать его, он поведал мне свою историю:

— Раньше меня не звали шейхом Афаллахом, мое настоящее имя Сурхан. У меня был брат, которого звали Мухаммед Аррух, он мулла в той деревне, где я вырос. Ему было больше сорока лет, а мне не минуло и семнадцати. Я считал его своим отцом и очень любил. И он любил меня, как сына. Благодаря ему я выучил наизусть коран, он объяснил мне основы религии, я помогал ему служить в мечети. В это время я начал учиться игре на свирели у шейха одной из религиозных сект; он был не совсем нормальным, но чудесно играл на свирели и пел суфийские песни