«А счастье было так возможно,
Может быть поэтому самая тема казалась мне не новою. Я слушал её, и мои мысли бродили в разных направлениях. Я думал о том, что в большинстве случаев ни муж, ни жених, за редкими исключениями, не берут от любимой женщины лучшего — слов, идущих из сердца. Чем ниже уровень развития мужчины, тем больше он ревнует и тем меньше получает правды.
Я думал о том нахальстве, с которым многие мужчины уверяют, будто в их стремлении к любимой девушке чувственность не играет никакой роли. Мне также казалось нахальством убеждение большинства, что человек — царь природы. Испортится надолго погода, и он уже грустен, а засветит солнце, и на душе у него светлее. От размножения кусочков природы, едва видимых в микроскопе, этот царь вымирает тысячами. Кто же от кого зависит?!.
Иногда мне думалось, что и я, и моя спутница уже на том свете, и мы с нею вспоминаем нашу прошлую, земную жизнь, и что наших чувств в это время не поняли бы близкие сердцу, но далёкие по расстоянию люди. У них там день только что начался, а у нас, в это же время, солнце готовилось уйти за горы до утра…
Мерно перебиравшая ногами пристяжная вдруг пошла шагом. Мы поднимались в гору. Слева, между пятью высокими холмами, раскинулся весь голубоватый Владивосток. Белые здания казарм флотского экипажа стали похожи на дворцы, и длинными, вертикальными столбами отражались в тихой воде Золотого Рога. Самые маленькие домики лепились причудливыми беседками, на сине-зелёном фоне гор. Мозги не желали верить, что там на улицах много грязи, а в домах много печали.
Мы приближались к Эгершельду. Узким, зелёным холмом выступил он в бухту и закрыл собою Владивосток. Миновали длинные, кирпичные павильоны военного госпиталя. Ещё через пять минут, справа и слева, вдруг открылось море. В этом месте дорога была перекопана, её исправляли четверо китайцев с бронзовыми, потными лицами. Ещё дальше ходил часовой. Извозчик остановился.
Большая часть моей жизни прошла возле моря, но теперь получалось такое впечатление, будто видел я его в первый раз. Это не был ещё безбрежный Тихий океан, а только его залив, так называемый Босфор-Восточный. Справа, не совсем ясными очертаниями, выступил далёкий холмистый берег Амурского залива — Мангугай.
Облака перламутровой паутиной стали ниже вершин, и казалось, будто мы сами находимся на огромной высоте, — плывём на воздушном шаре. В одном месте земля точно разорвана, — это устье реки Суйфун. Вся картина окрашена голубыми и зеленоватыми тонами, то бледными, то густыми искрящимися, а весь воздух пропитан влагой.
Слышно было, как внизу мерно дышал, прикасаясь к берегам, прибой. Слева, по направлению к Уссурийскому заливу, перспектива ещё живописнее. При самом выходе в море, вырос из воды остров Скрыплёв. Это огромная скала, на вершину которой вьётся дорога. Средняя часть Скрыплёва тоже в голубом тумане. Мне почему-то пришло в голову, что своими очертаниями он, вероятно, напоминает Корсику. Отчётливо виден на самой вершине беленький маяк, в котором живут люди, и не один год подряд… Ещё дальше выглядывает из-за облаков гора Св. Иосифа точно Казбек. Мы вышли из экипажа и стояли молча.
Я долго смотрел эту незнакомую для меня картину, и настроение невольно делалось торжественным, будто при звуках мощного органа. Сочная трава по откосам уже поднялась высоко. Все кустарники пышно зеленели. Благодаря обильным весенним дождям, деревья здесь покрываются листьями особенно густо и не только на ветвях, у некоторых пород, ими унизан и весь ствол. Каждый цветок и каждая синяя волна внизу, каждое облако над вершинами гор, — говорили о том, как хороша жизнь.
Оборванные, до нельзя грязные китайцы облокотились на свои лопаты и глядели на нас. Отвратительный запах черемши, которую они употребляют в пищу, и их пота были слышны даже на расстоянии.
Также молча, я и моя спутница снова сели в извозчичий фаэтон и повернули назад. Возле зданий военного госпиталя барышня сказала:
— Знаете что, заедем, на минутку, к моей знакомой сестре милосердия?
— Заедем.
Мы свернули вправо, спустились в длиннейший узкий двор госпиталя и остановились возле одного из павильонов.
