Вороватая, пронырливая, она никогда не наедалась и вскоре повадилась шастать в село к людям. Не ленилась, не пугалась длинного пути.
Что она там воровала, никто не знал. Но возвращалась толстая. До вечера облизывала острым языком морду, грудь, лапы. А по темноте снова убегала.
Добра от такой охоты никто не ждал. Знали звери, что люди не промедлят. Заявятся в тайгу ловить воровку. Но разве она одна пострадает?
Долго ждать не пришлось.
Ранним утром, едва туман повис на макушках деревьев, увидела Кузя людей, молча крадущихся по тайге. Они несли за плечами рюкзаки и внимательно разглядывали следы на снегу.
— Вот здесь она живет, в этом логове, — остановился старший, указав на брачное логово хорька.
Вскоре к дереву рядом с логовом был привязан капкан, а к нему — кусок мяса.
Неподалеку от этого места поставили петли-ловушки, раскидали под корягами мясо.
Кузя наблюдала.
«Странно, с чего это люди сами принесли в тайгу мясо? И раскидали помимо ловушек? С чего бы им расщедриться? Не с добра это. Видно, новая пакость», — решила Кузя.
Едва люди ушли, рысь подошла к приманке. Понюхала. Ничем не пахнет. Но крови в мясе нет. Такое рыси не едят. И Кузя вернулась в дупло, решив понаблюдать.
Она высунула голову и увидела, как один кусок мяса, пища и царапаясь, растаскивали соболи. Вот один, толстый, даже лапами в добычу уперся, уступать не хочет. Оторвал кусок такой, что еле в пасть запихал. Шипеть не может. Второй у него из глотки вырвать норовил. Ухватился за мясо, что в пасть не влезло, и тянет к себе изо всех сил, пищит-заходится.
А соболь-толстяк спешил проглотить, пока и впрямь вместе с кишками мясо не вырвали.
На человечью приманку сбежалось и слетелось столько таежной живности, что это привлекло внимание медведя. Горностаи с норками уже успели передраться за легкую добычу, когда Кузя увидела, что соболь-толстяк, вдруг не удержавшись на ветке, упал замертво на кочку. Он был первым, кто поверил человеку и поплатился за доверчивость.
И только ежик, обнюхав мясо, пахнущее человечьими руками, шипя отошел и отогнал ежат.
Под кустом волчьей ягоды, вскрикнув, затих горностай. А за березой, не добежав до норы, норка головой в мох воткнулась.
Кузя сообразила, что люди принесли в тайгу отравленную приманку для чернобурки. Но та уже наелась в селе и на раскиданное мясо не смотрела.
А вот рыжуха съела кусок: и голос, и дыханье пропали. Даже обругать чернобурку не могла.
Медведь, нарушив Кузину границу, к капкану подошел. Увидел мясо — глаза загорелись. И тут
рысь не выдержала. Выскочила из дупла, зашипела на медведя, отогнать хотела от капкана. Ведь именно этого мишку Акимыч из болота вытащил.
Медведь замахивался на Кузю, рычал. Тянулся мордой к мясу. Изловчился, рванул сильно. Капкан щелкнул, схватил медведя за нос. Тот взревел от неожиданности и испуга.
Железные зубы впились в нос так, что кровь по мишкиной морде потекла.
А в ловушке уже песец тявкал. Сразу есть расхотел. Тайга, что ни говори, дороже сытости.
Лишь к вечеру обходивший участок Акимыч помог медведю освободиться от капкана. Заметив приманки, ловушки и потраву, долго собирал в рюкзак кусочки мяса и погибших зверей.
Кузя видела, как дрожали его руки, как прозрачные, словно березовый сок, слезы текли в бороду.
— Ироды, анчихристы, нелюди! — ругался он на каждом шагу.
— Чернобурка нашкодила в селе. Ее ищут, убить хотят. А она у меня — как цветок. Ее собаки выгнали с прежнего участка. Хорошо, что не порвали. Но как сберечь? Ведь еще две недели до перелетных ждать. Там она сама себя прокормит. Но люди, если она в село заявится, убьют. Кур она жрет. А вчера гуся унесла. Видели это. Взял бы я ее к себе. Да как отловить? Авось недели две на рыбе продержал бы. Зато сохранил бы красу, — говорил лесник Кузе и медведю, все еще зализывающему нос.
Старик ушел к себе уже в потемках. Рысь понимала, что чернобурку теперь от села не отвадить. Пока жива — будет воровать. А значит, каждому зверю от нее беда.
Не было у чернобурки ни норы, ни логова, не успела она обжиться на участке Акимыча, а потому найти лису было трудно. Каждый день меняла она свое жилье, боялась всех и всего, живя больной памятью, гонимая неудачами и прожорливым брюхом.
