И такие мысли тоже лучше гнать, потому что если начинаешь думать, что наркотик стал действовать хуже, чем раньше, то это означает, что он стал действовать хуже, чем раньше, потому что, если ты в состоянии это объяснить, это значит, что…
Джош. Я тебя очень люблю, ты замечательный человек, и я никем другим не хотел бы быть сейчас не сейчас никогда — слушай, ты совершенно запутался, Лучше расслабься и…
Плыви по воле волн, как сказал человек — тот, который смотрит сейчас на тебя и говорит:
— Сделать тебе массаж ног?
— Да, пожалуйста. Если не трудно. Если ты уверен, что тебе это не трудно.
Мой голос звучит нерешительно, мило, невероятно вежливо, как у хорошо воспитанного ребенка, который только что овладел даром речи. Все кажется каким-то расплывчатым и далеким, как будто я смотрю на мир через перевернутый бинокль.
С большой неловкостью я снимаю туфли. Координация нарушена, но самое большое препятствие составляют невероятно извивающиеся шнурки, которые скользят и вьются в дырочках, как змейки. И прикосновение кожи. Она такая… кожаная. Почему раньше я никогда не замечал, какая кожаная кожа? Гибкая и тягучая, как крылья летучей мыши, и в то же время прочная, как воловья шкура — смешно, потому что это и есть воловья или бычья шкура. И это только начало. Потому что не менее изумительна тягучесть и шерстистость моих носков, которые с грубым шершавым ощущением соскальзывают с холодных влажных ног, как… э-э, шерсть с голого тела, но только острее.
— Ты очень милый, — говорю я ему, пока он массирует мои ступни. Массаж очень приятен, но еще приятнее физический контакт с другим человеческим существом.
— Ты тоже.
— Правда? Ты так думаешь?
— Все очень милые, — подтверждает он.
Я оглядываю комнату. Очень, очень медленно, как через те старые тяжелые панорамные устройства на смотровых площадках, в которые нужно бросить монетку. И я вижу, что он прав. Все люди исключительно милые, у каждого теплая, блаженная улыбка и прекрасное лицо, излучающее счастье.
— Вот только… — Это нехорошая мысль, и я останавливаю себя. Но не могу, потому что наркотик заставляет меня говорить правду. — Вот только тебе не кажется, что все выглядело бы не так, если бы мы не приняли наркотик?
— Может быть, то, что ты видишь благодаря наркотику, и есть истина.
— Точно! — Я соглашаюсь без размышлений, потому что это то, что я и хочу услышать. — Да, ты прав — как тебя зовут?
— Аарон.
— Прекрасное имя. Как у мавра в «Тите Андронике». Читал? Замечательная пьеса. Все погибают ужасной смертью. Печально. Просто ужасно. И все из-за Аарона. Но ты совсем на него не похож. Ты — милый Аарон.
Я хочу пожать его руку. Обнять его. Я наклоняюсь вперед и так и делаю.
— Просто замечательный Аарон, — говорю я, наслаждаясь его щетинистым лицом, его худощавостью, его запахом мужчины.
Я отодвигаюсь, внезапно почувствовав беспокойство.
— Ты не против того, что я так веду себя?
— Нет. Это можно.
— Несмотря на то, что ты не под экстази?
— Обо мне не беспокойся. Просто делай то, что тебе нравится.
— Ты действительно нравишься мне. Как будто мы всегда были знакомы. Почти так, будто между нами любовь.
Аарон кивает.
— Я не гей и никогда им не был, — говорю я.
— Я знаю, — говорит он.
— Хотя у меня нет ничего против геев. Они мне даже нравятся. Некоторые из лучших моих знакомых — геи. Иногда мне хотелось узнать, не гей ли я. Особенно в приготовительной школе. У вас, в Америке, есть приготовительные школы? Типа интернатов?
— Да, у нас есть интернаты. Но они не так распространены, как здесь.
— Я, наверно, слишком много болтаю. Если не хочешь, я не буду тебя здесь задерживать. Хотя мне бы хотелось, чтобы ты остался, потому что — ведь это находит волнами, верно? Некоторое время назад мне стало немного… ну, почти грустно. Показалось, что все кончилось. А мне не хотелось, чтобы кончалось.
— Это еще не конец.
— Но когда это кончится — со мной все будет в порядке?
— С тобой все будет в порядке.
— А новые подъемы еще будут?
— Еще будут.
— Хорошо.
— Да.
— Я хотел сказать, мне кажется, опять начинается…
И конечно, это повторяется еще много раз. Еще четыре часа, когда я улетаю, держу кого-то за руку, поглаживаю и говорю о вечных истинах, с нетвердыми перерывами спуска, делающими ощущения под экстази такими непрочными и мучительными.
