Так же непонятным это остается, когда я стою внизу бетонной лестницы, изъеденной мочой и разукрашенной граффити, которая ведет к ее квартире, и думаю, принять ли мне приглашение подняться на чашечку кофе.
И по-прежнему непонятно, когда я уже поднялся и сижу, держа в ладонях чашку отвратительного растворимого кофе и пытаясь устроиться на громадном мешке, который из всей ее обстановки больше всего напоминает кресло. Кэрол сидит на полу напротив меня, целомудренно скрестив ноги, и ничто в ее поведении не говорит, что она пригласила меня за чем-то иным, кроме как выпить чашку тонизирующего напитка с кофеином и после вежливо распрощаться. Это досадно, потому что, будь она немного развязней, я решил бы свое затруднение.
С одной стороны, я изголодался по сексу, ни в кого не влюблен и неожиданно оказался наедине с молодой женщиной, которая, судя по всему, не станет активно возражать, если я предприму в отношении нее активные действия.
С другой стороны, я должен подумать о своей репутации. Почти наверняка все мои действия станут во всей красе известны всем ее подругам, а стало быть, и каждому сотруднику газеты. Кроме того, она мне не нравится. И существует вероятность, что она рассчитывает на длительные отношения; что она не собирается расстаться после первого свидания; что сближение с ней обрекает меня на новые встречи. Мне этого совсем не нужно.
А нужно мне…
— Можно тебя кое о чем спросить? — говорит она.
— Конечно.
— Зачем ты сюда приехал?
— Что? Ну… я думал, тебе это приятнее, чем возвращаться домой на такси.
— И все?
— Ну… я подумал, что мы сможем лучше узнать друг друга, и все такое прочее.
— И все прочее?
Я вяло киваю и ищу сигарету.
— Скажи, зачем ты на самом деле приехал? — говорит она. Я вижу, что она дрожит, как будто пытаясь побороть свою естественную сдержанность.
— Ты в самом деле хочешь это знать? — говорю я, зажигая сигарету и глубоко затягиваясь.
— Да.
— Не могу сказать. Слишком смущаюсь.
Она наклоняется ко мне, отводя волосы от уха. Милое ушко.
— Тогда скажи на ухо, шепотом.
— Не могу.
— Ты не можешь мне сказать?
— Да. Нет, наверно.
— Тогда попробуй написать. Сможешь?
— Не уверен.
— Попробуем.
Она легко поднимается с пола в приятном, плавном гимнастическом движении, которое меня озадачивает: то ли она более гибка, чем я себе представлял, то ли от желания у меня мозги повредились.
Она возвращается с ручкой и несколькими листами бумаги.
— О, боже, — говорю я, краснея, — может, не нужно?
— Делай как хочешь.
— Но я не знаю, что писать, — говорю я.
Конечно, я надеюсь, что она скажет что-то безопасное и предсказуемое, типа «но ты же журналист», напряжение пройдет, и все войдет в норму. И в то же время я хочу не этого. Хочу более острых ощущений.
— Напиши, чего ты больше всего хочешь. Со мной. Здесь. Сейчас, — говорит она.
«Я ХОЧУ…», — пишу я и останавливаюсь, не в силах продолжить. Поднимаю взгляд, глупо ухмыляясь.
— Может быть, сначала написать «Дорогой Санта-Клаус»?
Она не отвечает. Выражение ее лица почти презрительно.
«ТРАХНУТЬ ТЕБЯ», — быстро дописываю я, как будто скорость может убавить неловкость ощущения.
Я протягиваю ей записку. Она держит ее перед собой, и я вижу, как дрожит ее рука. Она избегает моего взгляда.
Она пишет свою записку.
«КОГДА?» — сказано в ней.
«НЕ… — пишу я. Думаю написать „немедленно", но вдруг понимаю, что соотношение сил изменилось, что меня радует, и добавляю: — СЕЙЧАС».
Моя сигарета догорает до фильтра. Я тушу ее в пепельнице и закуриваю новую, спокойно и садистски наблюдая за Кэрол с высоты своего трона.
Она все еще сидит передо мной на полу, выпрямив спину, скрестив ноги и опустив глаза, — в какой-то позе йоги. Я смотрю на нее и жду, когда она сломается и поднимет глаза, чтобы увидеть по ним, хочет ли она меня так же сильно, как я ее. Потому что она знает, и я знаю — а я постараюсь подольше продлить это восхитительное ожидание, — что очень скоро я буду ее трахать очень страстно, или очень нежно, или… Я глубже утопаю в своем мягком кресле, томно переводя взгляд то на губы, то на грудь, то на промежность и с наслаждением представляя себе миллионы способов, которыми можно ее трахнуть.
