— Я не претендовал ни на что, кроме капли обычного человеческого внимания.
— Да, но оно разрушило бы творческое напряжение.
— Разрушило — что?
— Это, кажется, возникло в «Мейл», но теперь эту теорию переняли все. Она гласит, что чем более несчастливым чувствует себя человек, тем лучше он работает.
— Но это же чушь. Разве нет? У меня это вызывает только одно желание — никогда больше сюда не возвращаться.
— Может быть, на это и рассчитано. Может быть, они хотят сплавить тебя к кому-нибудь из своих конкурентов, где условия работы не такие напряженные.
— О’кей. И где же легче?
— Возможно, в «Гардиан», правда, зарплата отвратительная и не платится месяцами. В «Телеграф». Там по-прежнему обстановка как в клубе для джентльменов, а платят лучше, чем в «Таймс», где тоже нормально, если не считать влияния Мердока. В отличие от «Санди таймс», где явно хуже, потому что они еще больше озабочены творческим напряжением, чем в «Мейл». А в «Стэндард»… Слушай, мы можем успеть пропустить еще по одной.
Я чувствую себя уже достаточно окосевшим, но считаю своей обязанностью — как завзятого репортера — согласиться и заказать целую пинту, хотя мне за глаза хватило бы половины. Надеюсь, что еще четыре пакета хрустящего картофеля поглотят излишки алкоголя.
— Как вы все это выносите? — спрашиваю я Доминика.
— Гермиону?
— Значит, не я один?
— Ты встал в конец очень долгой очереди.
Я печально затягиваюсь сигаретой.
— Наверно, я просто полагался на слабую надежду, что вы все голубые.
— Ты так решил, потому что мы не пялим на нее глаза?
— Ну, меня это несколько удивило.
Голосом человека, раздавленного судьбой, Доминик произносит:
— Мы знаем, что разглядывать ее — это только мучить себя видом того, что нам недоступно.
— И никто из вас не попробовал?
— А ты бы попробовал?
— Ну, нет. Мы с ней неровня.
— С ней все неровня.
— Так зачем вы все здесь работаете?
На мгновение Доминик задумывается.
— Из-за денег, наверное, — говорит он.
— Денег?
— Не нужно делать такой удивленный вид. Ты же знаешь, что сказал об этом доктор Джонсон.
— Да, знаю. Но нет ли каких-нибудь более важных соображений?
— Например?
— Ну, не знаю. Например, возможность писать то, что хочешь, не превращая все в желтую прессу. Вырабатывать стиль.
— Боже милостивый! Ты уверен, что правильно выбрал для себя профессию?
Когда мы возвращаемся в офис, все уже на своих местах — кричат что-то по телефону или с остервенением стучат по клавишам пишущих машинок. Луциан бросает на нас многозначительный взгляд.
Я беру газетную вырезку о доме Китса и долго смотрю на нее невидящим взглядом, после чего начинаю понимать, что пьян сильнее, чем мне казалось. В пабе я чувствовал себя готовым выдержать любое творческое напряжение, которое мне попытаются навязать Луциан и его приспешники, и способным сесть и тут же сочинить статью об этом доме Китса, да таким изящным и остроумным стилем, что все сразу начнут восхищаться мной и стремиться познакомиться поближе. Но теперь, когда я вернулся на рабочее место, мои расчеты не оправдываются. Газетная статья кажется еще более тупой и скучной, чем раньше. И я боюсь спрашивать у кого-нибудь, какова должна быть моя точка зрения, чтобы мне не оторвали голову.
Время от времени я выкуриваю сигарету или выпиваю еще одну чашку кофе. При этом каждый раз я убеждаю себя, что вот после этой сигареты или чашки кофе синапсы в моей голове сработают нужным образом и покажут путь из трясины, в которую попал. Однако ничего, кроме дрожи и усиливающейся головной боли, я не добиваюсь.
То же самое происходит с телефоном. Еще один звонок — убеждаю я себя, — и я доберусь до того, кто все мне объяснит. Но вместо этого я получаю новую информацию. А у меня нет для нее места. Мне выделено всего три абзаца, которые должны быть заполнены шутками, ядовитыми ремарками, ехидными предположениями и злобными выводами, а не скучными сведениями о внушительном количестве посетителей дома Китса или прочей пропагандой, распространяемой человеком, которому я только что позвонил.
Еще хуже, что, не имея предшествующего опыта сочинения в таких сжатых пространственных рамках, я не представляю себе, в какой мере могу позволить себе красноречие.
