Последнюю часть моего выступления подпортил, но не сильно, телефонный звонок.
Этот раздражающий сигнал звонка не желает прекращаться. Нортон подозрительно смотрит на меня.
— Это может быть только Симона, — говорю я.
Удовлетворенный тем, что достаточно позлил меня, щелкает автоответчик.
— Никакой, к черту, пользы от тебя, — говорит голос, и я в два прыжка оказываюсь у телефона. — Я измучена, у меня десинхроноз, я умираю, как хочу…
— Я тоже.
— …выпить и побыть в сколько-нибудь цивилизованном обществе, я хотела сказать, — говорит Молли.
— Где ты?
— В своей квартире, и это ужасно. Строители должны были все закончить к этому времени, но у меня нет ванной, нет кухни…
— Может быть, приедешь ко мне?
— Ты один?
— У меня только Нортон. Уортхог уехал в командировку, поэтому есть лишняя кровать.
— ТОЛЬКО НОРТОН! — гримасничает Нортон. Я посылаю ему поцелуй.
— Ты уверен, что я ничему не помешаю? — говорит Молли.
— Да.
— Судя по звукам, вы там целуетесь.
— Мы никогда не занимаемся куннилингусом. Исключительно анально.
— Мне что-нибудь привезти?
— Э-э… — Мне хочется сказать «зубную щетку». — Шоколад пригодится, если встретишь по дороге. Изюм с орехами. «Баунти», но только молочный не черный, и…
— Значит, ты не будешь курить наркотики?
— Молли. Вернулась из Америки, — объясняю я Нортону. Прежде чем он начнет задавать мне вопросы, я ускользаю на кухню. Из огромного американского холодильника достаю две бутылки «Будвара». Люблю этот холодильник. Мне будет очень не хватать его. Он будет фигурировать в том романе, о котором я еще не рассказал толком Нортону.
— Ну? — напоминает Нортон.
— Я просто хотел сказать, что большая удача — не совсем то, чем ее обычно считают.
— Я имел в виду Молли.
— А, я тебе скажу. Она была в Лос-Анджелесе со мной, а потом газета попросила ее остаться там еще на пару месяцев, и теперь она вернулась. У нее в полном беспорядке квартира, и ей нужно выпить.
— И?..
— Что «и»? Ты тоже был с ней в Оксфорде, в конце концов.
— Хорошо.
— Послушай, я не скрытничаю. У меня с ней ничего особенного, иначе я сказал бы тебе.
Нортон позволяет себе самодовольно ухмыльнуться.
Я говорю:
— Помнишь все эти разговоры, которые случались у нас в Оксфорде, о том, как изумительно должны сложиться наши жизни, потому что мы чертовски талантливы, не собираемся идти на компромиссы и оставаться на вторых ролях?
— Я такое говорил?
— Э-э… нет, пожалуй, это был я. Я полагаю, что ты просто плыл по течению в свойственном тебе духе. Но разговоры ты помнишь?
— Смутно.
— Я тут подумал, что, если бы я мог тогда быстро перемотать вперед свою жизнь и увидеть, чем я стал сейчас, это, наверно, произвело бы на меня большое впечатление. Ты понимаешь — эта квартира, колонки рок-обозрений, фотография рядом с фамилией, деньги, знаменитости, с которыми я встречался, беспорядки в Лос-Анджелесе. Но с того места, где я нахожусь сейчас, это вовсе не производит большого впечатления. Я думаю что-то вроде: «Ну, раз я это сделал, значит, в этом нет ничего особенного».
— Что-то в духе Грушо Маркса? Не хочу вступать ни в какой клуб, который готов принять меня в члены?
— Да, именно так. Подлинным успехом кажется всегда только то, чего достигли другие люди. И что тревожит: неужели я всегда буду так думать?
Нортон смеется.
— Что скажешь?
— Всегда, насколько я тебя знаю.
— Ах ты, сука. Ты серьезно так думаешь?
— С чего бы тебе перестать? У тебя не будет тогда стимула к развитию.
— Черт.
— Но ведь правда?
— Я тут подумал: этот роман, который я собираюсь написать…
— В самом деле?
— Это то, что я хотел тебе рассказать. Я все бросаю — квартиру, работу, Симону, скорее всего, — потому что хочу, чтобы меня ничто не отвлекало, и уезжаю, к черту, в Лангедок на столько, сколько потребуется, чтобы написать этот роман.
— Боже милостивый!
— Не надо так. Ты меня напугаешь.
— Да, но это крупный шаг.
— Да, сейчас кажется, что так. Но знаешь, что будет? Через полгода я буду говорить: «Да, конечно, роман может написать каждый. Вот напечатать его — это задача». Потом я его опубликую и стану говорить: «Ну конечно, любой дурак может опубликовать один роман. Вот с пятнадцатью справиться — это задача». И так будет продолжаться, пока я не сдохну от изнеможения, так и не изведав в жизни никаких радостей, потому что я все время стремился к успеху.
