Эдмунд Гуссерль в контексте философии Нового Времени - страница 17
Именно о такой остановке участия в «естественных» объективациях ума говорят учителя Махаяны. Возможно, они могут научить такому внутреннему недеянию, или «выключению». Но как включить это таинственное умение лам в контекст европейской философии? Можно сделать вид, что мы умеем это делать, и понимаем о чём речь, но от этого ничего не изменится. Гуссерлианское «выключение тезиса» столь же таинственно, сколь и «прекращение кармы» буддистов. Что это значит? Воздержание от суждения и оценки? Нравственная стерильность? Или полное онемение, отмена языка? Ведь предложение языка строится как утверждение бытия вещи: это (есть) то. Буддисты говорят, что результатом будет пустота. Это похоже на правду. А Гуссерль говорит, что узрим сущности. То-то будет радости!
Но вернёмся к «Идеям чистой феноменологии» Гуссерля. Возможно, он нам поможет. Ведь он сам признаёт. Что
«Мы разобрались теперь в смысле феноменологической εποχή, но только еще не в ее возможном эффекте. Прежде всего, не ясно, в какой мере данное выше ограничение совокупной сферы εποχή действительно сужает ее универсальность. Да что же останется, если выключить весь мир, включая и нас, и любое cogitare?».
По меньшей мере, арифметика останется: «хотя весь мир как факт и подпадает под выключение, но только не мир как эйдос и не какая-либо иная сущностная сфера. Ведь если мир выключается, то это действительно не означает, к примеру, что выключается натуральный ряд чисел и относящаяся к нему арифметика». В результате получаем чистое сознание старухи процентщицы: никакой морали, только безжалостная арифметика. Это сознание не прельщает Гуссерля, и он говорит, что «мы пойдем не этим путем, и наша цель расположена не в этом направлении; цель же мы можем обозначить так: обретение нового бытийного региона, какой до сих пор не получал своих специфических границ, тогда как ведь всякий подлинный регион — это регион индивидуального бытия». Оказывается, проторенная дорога неоплатоников, отводящих взор от телесного мира и направляющих его в царство логических фигур, это ошибочный путь. Гуссерль знает об этом пути и сознательно отмежёвывается здесь от Платона, отвергая тем самым и все обвинения в платонизме, звучавшие в его адрес. Он пишет:
«ознакомившись с возможностью изменения нашей установки и пустившись в поиски новой области объектов, вообще не замечаем, что не из чего-либо, но именно из этих самых сфер переживания и выходит, благодаря новой установке, эта новая область. С этим ведь и связано то, что вместо того, чтобы по-прежнему обращать свой взор к этим сферам, мы отвели его и начали искать новые объекты в онтологических царствах арифметики, геометрии и т. п. — а тут как раз и нельзя было бы обрести что-либо действительно новое». Сказанное позволяет Гуссерлю отнести себя к «платонствующим реалистам», поскольку его цель - не бестелесные логемы математики, но – усмотрение сознания, как обладающего собственным бытием: «Мы продолжим свои штудии, пока не совершим усмотрение того, что сознание в себе самом наделено своим особым бытием, какое в своей абсолютной сущности не затрагивается феноменологическим выключением».
В этой точке круг замыкается, мы вернулись, к сказанному выше. К йоге буддистов Махаяны, которая состоит в том, что Я, активный агент кармы, прекращаю деяния, выхожу из потока обусловленного существования на твёрдый берег, и безучастно созерцаю движущийся мимо меня поток сознания, который движется без моего движущего вклада, в силу исторически приобретённых обусловленностей моего естества. Что-то в этом духе.
Вновь возникает вопрос, как это чужеродное тело ввести в европейскую классическую философию? Нужен какой-то трюк. И Гуссерль прибегает к трюку. Он говорит: давайте будем называть это обретенное в новой установке чистое сознание «
