Христианский мир стремится к тому, чтобы реализовать идеи во всех жизненных отношениях и обстоятельствах, в институтах и законах церкви и государства; но они сопротивляются этому и всегда сохраняют в себе нечто бестелесное (нереализующееся). С какой ревностью стараются дать им телесность, хотя никогда не будет достигнута полная реализация!
Реализующему мало дела до реальностей: все для него s том, чтобы они были осуществлением идеи, поэтому он вечно исследует, действительно ли находится в осуществленном идея, ядро ее, и реализована ли она так, как он предполагает возможным, или же он представлял себе идею неправильно, а потому невозможной для реализации.
Семья, государство и т. д., фактически существующие, мало интересуют христианина; христиане не должны, как древние, жертвовать собой ради этих «божественных вещей», они должны пользоваться последними, чтобы одухотворить их. Действительная семья для них безразлична, но из нее должна произойти идеальная семья, которая поэтому и была бы «истинно реальной», святой, благословенной Богом, или, выражаясь языком либералов, «разумной». Для древних семья, государство, отечество и т. д. божественны, как нечто существующее; для новых они ждут только обожествления, а как существующее они греховные, земные и должны сначала быть «искупленными», то есть стать истинно реальными. Это имеет следующий смысл: не семья и т. д. – существующее и реальное, а божественное, идея – вот что существует, что реально; станет ли эта семья реальной благодаря тому, что она проявилась истинно реальным, идеей, конечно, еще большой вопрос. Задачей единичной личности не является служение семье как божественному, наоборот, задача заключается в служении божественному, в том, чтобы подчинить ему семью, то есть подчинить ему все во имя идеи, утверждать всюду знамя идеи, сделать идею реальной действительностью.
Но так как и для христианства, и для древности все дело в божественном, то, идя противоположными путями, они всегда приходят к этому. В конце язычества божественное становится внемировым, в конце христианства он входит внутрь мира. Поставить его совершенно вне мира не удалось древности, и когда эту задачу исполнило христианство, то божественное сейчас же затосковало по миру и захотело «искупить» его. Но в пределах христианства нельзя достигнуть того, чтобы божественное, будучи внутри мира, само сделалось мировым: еще остается достаточно «злого», неразумного, случайного, «эгоистичного», в худшем смысле слова, «мирского», что не может быть им проникнуто и действительно им и не проникается. Христианство начинает с того, что Бог становится человеком, и оно совершает свое дело обращения и искупления для того, чтобы уготовить Богу обитель во всяком человеке и во всем Человеческом и все пропитать духом; оно работает для того, чтоб уготовить обитель «духу».
Если, в конце концов, особенно настаивали на отвлеченном человеке или на человечестве, то опять-таки это была идея, которую «увековечивали»: «человек не умирает!» Когда-то казалось, что нашли реальность идеи; человек как таковой – я истории, мировой истории, он, этот идеал, – вот кто действительно развивается, то есть реализуется. Он – истинно реальное, телесное, ибо история – его тело, единичные же личности только члены его. Христос – я мировой истории, даже и дохристианской; по современным воззрениям, человек – это я, и образ Христа развился в образ человека: человек как таковой – вот «центр» истории. В Человеке воскреснет воображаемое начало, ибо Человек так же воображаем, как и Христос. Человек, как я всемирной истории, завершает цикл христианского мировоззрения.
Волшебный круг христианства был бы нарушен, если бы исчезло противоречие между существованием и призванием, то есть между мной, каков я есть, и мной, каким я должен быть. Оно существует только в виде тоски идеи по своей реализации и исчезает вместе с этим разделением; только тогда, когда идея остается идеей (а человек и человечество – только нереализованная идея), существует еще христианство. Реализованная идея, телесный или «совершенный» дух, витает перед глазами христианина, как «конец времен» или как «цель истории»; в настоящем она не существует для него.
