Одну такую газетку я до сих пор вспоминаю с нежностью: в ней предлагалось употреблять в качестве "второго языка" не английский, а французский. Тогда эта мысль показалась мне великолепной. Невозможное, и только невозможное, было законом. Какой благодатный фон для таких, как я, кому оставалось надеяться только на невозможное!
А затем реальные события стали превосходить фантазию. Английские полисмены убили лорд-мэра, Томаса Мак-Картина, в его собственном доме, на глазах жены; на его место избрали нового лорд-мэра - Теренса МакСвайна, который был тут же арестован. Оп объявил голодовку и умер в Бристоиской тюрьме. Мы с мамой были среди тех, кто шел вереницей мимо его гроба, когда он, согласно своему званию, лежал в ратуше, обряженный в форму волонтера, - худое, темное, фанатическое лицо, которое я всего несколько месяцев назад видел живым, когда он беседовал с Коркери у Нового моста. Много лет спустя я разговорился с сельским лавочником из Северного Корка, сформировавшим в те дни отряд волонтеров в родном городе. Инспектировать его приехал на велосипеде из Корка высокий темнолицый юноша, перед которым он так трепетал, что пз робости не спросил, есть ли у того ночлег. Позднее, когда он сам отправился на велосипеде домой, то увидел в поле у дороги человека и, подойдя к нему, узнал Мак-Свайна - тот спал на мокрой траве, подстелив старый плащ. Этот образ МакСвайна преследовал его все годы разочарований.
В городе ввели комендантский час, сначала с десяти, потом с пяти вечера. Епископ отлучал от церкви всякого, кто стоял за физическую расправу, но она все равно продолжалась. Однажды ночью на нашей улице загремели выстрелы и в конце площади остановился грузовик. Кто-то (судя по произношению, англичанин) кричал: "Ой, спина! Спина!", но из-за дикой пальбы между потерявшими голову людьми никто не посмел выйти из дому. Вскоре в дело вступили войска, и из нашей кухонной двери мы увидели красное зарево, подымавшееся над плоской частью города. Отец, мать и я по очереди часами простаивали на стуле у чердачного окна, прислушиваясь к перестрелке и глазея на пожар, охвативший весь центр города. Больше всех горевал отец: большой патриот, он был готов схватиться с каждым заблуждающимся иностранцем или дублинским воображалой, не желавшими признать превосходство Корка над всеми городами мира. Назавтра, бродя среди развалин, я оплакивал не деловой район и не муниципальные дома, а величественное здание из красного кирпича - библиотеку, занимавшую так много места в моей жизни с тех самых пор, когда маленьким мальчиком я понес домой через железнодорожный мост мою первую приключенческую книжку. Потом я стоял у Диллон Кросс, где вчера сидели в засаде волонтеры, и смотрел, как английский танк крушит целый квартал небольших домишек. В одном из них жил старый ирландский патриот, которого мои дед и бабка звали Бринн Дилл. Солдаты оттесняли кучку людей, молча наблюдавших, как танк, громыхая по тротуару, все вновь и вновь налетал на стену, пока та наконец не разломилась, словно корочка пирога, и не посыпались камни и балки. На меня это произвело неизгладимое впечатление. Еще долгое время спустя мне мерещилось все одно и то же: темное, сморщившееся лицо Мак-Свайна в свете свечей и стена, падающая под напором танка; "Благородство отличало..." и "В делах ничто не совершается даром". Эти образы словно символизировали все то, что происходило со мной; а с Ирландией, пожалуй, дела обстояли по лучше. Для пас обоих материальный мир был не по зубам. "..."
И вот наступило перемирие. Это чрезвычайное событие заслуживает отдельной книги, хотя, насколько мне известно, никто даже не пытался хоть как-то его описать. Перемирие было подготовлено и объявлено, и все же ие верилось, что оно на самом деле осуществится. Но вот незадолго до полудня одиннадцатого июля 1921 года - мне было без нескольких месяцев восемнадцать - колонна броневиков, танков и военных патрулей начала медленно двигаться по направлению к городским казармам, и я пошел рядом по тротуару. На каждой улице, напряженно и молча наблюдая, стояли кучками люди: каждый понимал - сейчас всего можно ожидать. Затем, когда из всех церквей Корка зазвучал "Ангелюс", ворота казармы отворились и поглотили танки, броневики, офицеров и солдат. То тут, то там ктонибудь бросал ядовитое замечание в молчавшую толпу.
