ВАЛЕНТИН ЗАНУРДАЕВ
ТРИ ЧАСА И ВСЯ ЖИЗНЬ
Для сотрудника Комитета государственной безопасности Рудченко эта командировка не предвещала особых сложностей. После двухлетнего пребывания в Афганистане он вернулся в Ворошиловград и получил новое назначение. Сейчас и ехал по делам службы в одно из подразделений, осуществляющее охрану исправительно-трудового учреждения.
Покрытая свежим асфальтом трасса то опускалась в долину, то круто взбиралась на взгорья. Проскочили окраину Михайловки. Задрав нос, машина выбралась на крутой холм и облегченно помчалась по ровной дороге. Впереди из-за горизонта появились трубы металлургического комбината, а через минуту-две справа открылась панорама Коммунарска.
Что-то дрогнуло в душе Анатолия Михайловича. Он смотрел на родной город. Здесь рос, окончил школу и профессионально-техническое училище, работал на стройках, отсюда был призван в войска КГБ, служба в которых круто изменила его дальнейшую жизнь.
Воспоминания так захватили Рудченко, что он не заметил, как проехали остаток пути по автотрассе Ворошиловград — Донецк, свернули налево, и машина замерла у проходной колонии — на том самом месте, где вскоре ему суждено было вступить в вооруженную схватку с бапдитами.
Пробыв два дня в подразделении, охраняющем эту колонию, Рудченко переехал в соседнее, находящееся в каких-то десяти — двенадцати километрах. Они сидели в кабинете с Михаилом Григорьевичем Калинушкиным, рассматривали планы на случай чрезвычайных обстоятельств и еще не знали, что в промышленной зоне колонии эти обстоятельства уже возникли и что спустя несколько минут делать им придется не все то, что предусмотрено этими планами.
До этого дня Ковш и Акимов, отбывавшие наказание в ИТК, уже перечитали все публикации в центральной прессе о действиях и крахе террористической группы Якшиянца в Орджоникидзе, проанализировали каждую мелочь, тщательно готовясь к совершению подобной бандитской акции.
— Усек, на чем они погорели? — спросил во время очередной встречи в промышленной зоне Акимов.
Хмурый и молчаливый Ковш лишь хмыкнул и мотнул из стороны в сторону головой.
— Лопух ты, — перекосил в ухмылке рот Акимов, кичась своей проницательностью. — Они же сразу выложили ментам все карты, даже то, что полетят в Израиль. Не-е-е, мы им таких шансов не дадим. Как с бомбами? — поинтересовался он.
— Порядок, — Ковш вдруг оживился. — Представляешь, в лавку завезли необычные коробки, большие — в каждой по 200 спичек. А проносить все равно разрешают, как и маленькие коробки, по одной. Так что дело пошло веселей.
— Ну вот н добренько, — сквозь зубы процедил Акимов. — Четыре — пять этих игрушек за тобой, — тоном, не допускающим возражений, закончил он.
Оставшись один, Ковш задумался: как он попал под влияние Акимова. Он, Олег Ковш, одного лишь взгляда которого достаточно было, чтобы подельник схватил раскаленный утюг и приложил его к телу очередной жертвы, он, который из двадцати прожитых лет уже семь по крупному конфликтует с законом, он позволяет Акимову разговаривать с ним таким тоном. Ответ напрашивался сам по себе: семь лет разницы в их возрасте уже многое значат. По, видимо, не это главное. Дело в том, что у него, Олега, первая судимость, тогда как у Акимова — третья. Да и «дела» последнего посерьезнее, среди которых есть и «мокруха». Не последнюю роль в том, что Ковш чувствовал себя зависимым, играл и тот факт, что не он, а Акимов предложил бежать, захватив заложниц, а потом решил, что надо изготовить для этого взрывные пакеты, самодельный пистолет.
Для шести сотрудниц отдела труда и заработной платы это солнечное весеннее утро ничем не отличалось от других, когда начинался их обычный рабочий день. Каждая выполняла свою привычную работу. Было начало одиннадцатого. По делам службы к ним зашли две работницы других отделов. И вдруг дверь резко распахнулась, в ней появились двое в черных спецовках, какие носят осужденные.
