Но жизнь тогда была такова, а с точки зрения разделения людей на привилегированных и обычных она остается таковой и сейчас. Народ сторонился, пропуская мчащиеся мимо вереницы лимузинов, и набивался в «Икарусы», если повезет, а если нет — в теряющие запчасти круглозадые «Татры», тряска в которых вызывала похмелье даже у трезвых пассажиров. Иностранной делегации, помимо стояния у своего стенда, необходимо было выполнять и некоторые другие обязанности. Где-то всегда нас ожидали какие-нибудь скучающие представители издательств, директора детских садов, библиотек или типографий, которые были согласны принять нас у себя. Естественно, у обеих сторон это отнимало примерно добрых два часа.
В 1974 году с нами поехала редактор детского отдела издательства «Отава» Марья Кемппинен. Помнится, тогда был какой-то год детской литературы, и для знакомства было выбрано крупнейшее в мире детское издательство «Детская литература». Значит, нам всем туда, раз не удалось вовремя сбежать. Прием был на высшем уровне, директор издательства, мадам Пешеходова, напоминала бывшую аристократку, которая общалась с гостями на манер знатной госпожи. Ее окружал десяток женщин, самые старшие из которых находились в непосредственной близости от директора, а самые младшие — заметно поодаль. Мадам произнесла краткую речь, затем говорил руководитель какого-то отдела, а мадам курила папиросу, вставленную в желтый мундштук, и равнодушно на нас взирала. Она знала, кто есть кто и кто чем занят. Директор всегда директор, даже в Стране Советов.
— Вопросы есть? — спросила мадам, не ожидая никакой реакции с нашей стороны.
Однако я все-таки напрягся, сформулировал вопрос и очень медленно, с неуклюжей интонацией, по-русски изрек:
— Какая сейчас самая лучшая русская книга для детей?
Мадам подняла на меня взгляд из-за своего мундштука. Я вопреки своим привычкам вынужденно сидел в первом ряду, не имея возможности сбежать.
— Вы действительно хотите это знать? — задала она следующий вопрос, глядя мне в глаза.
— Да, хочу, — весело отозвался я, потому что мне это действительно было интересно. На начальном этапе изучения русской грамматики основной массив потребляемой мной литературы составляли именно детские книжки, потому что на большее меня пока что не хватало. Они оказались еще более назидательными и тенденциозными, чем я ожидал.
Мадам что-то проговорила и хлопнула в ладоши. Две девочки выбежали из зала. Когда они вернулись, у одной из них в руках была тоненькая книжица, которую она протянула мадам Пешеходовой.
Мадам кинула на нее быстрый взгляд, проговорила что-то, чего я не успел разобрать, и передала мне книгу.
Я принялся ее листать. Иллюстрации показались мне вполне симпатичными, обложка тоже, наконец добрался до автора и названия книги: Эдуард Успенский «Дядя Федор, пес и кот».
Что значило слово «дядя»: папин или мамин брат или какой-нибудь посторонний дядька? С псом было понятно: пес — это собака. Кот — это кот.
— А можно взять эту книгу? — поинтересовался я.
— Нет, это у нас единственный экземпляр, — ответила мадам.
Не знаю, что на меня нашло, наверное, утреннее пиво и то, что было выпито чуть позже для облегчения предстоящих дневных страданий, но, видимо, я разбушевался. Я бросился перед мадам на колени, прижал книгу к груди, как жертвенный дар, и взмолился:
— Можно?..
Моя покорная мольба проняла ее:
— Забирайте, — милостиво ответила она.
Так я заполучил эту книгу. Мы еще некоторое время поговорили о том о сем, и на этом наша встреча закончилась. Мадам пропала, мы вышли из издательства и окунулись в суету проспекта. Затем сели в наш автобус и поехали на выставку, прошли шумной толпой мимо павильонов всевозможных мастей к нашему стенду. Русское название этого мероприятия было причудливой смесью своих и заимствованных слов: книжная ярмарка. Ярмарка — чистое немецкое заимствование (Jahrmarkt), а книга — старинное собственно русское слово.
Люди толпились в воротах и у самого входа, но, похоже, мало кто проходил внутрь. Так как на ярмарке была выставлена западная литература, попасть туда можно было только по официальным пропускам. Даже простое созерцание вражеских томов могло перевернуть систему ценностей советских граждан. Иностранные языки им не преподавались, лишь члены партии, их дети и ряд приближенных получали доступ к этому счастью. Простые люди языки учили сами и, надо сказать, выучивали. Русские были к этому способны. Но больше всего они были привычны к ожиданию: заядлым книголюбам ничего не оставалось, как только ждать и надеяться, что сердце охранника когда-нибудь дрогнет. Это была своеобразная квотированная демократия, а еще было и банальное взяточничество: если о цене удавалось договориться, охранник говорил «налево» и пропускал внутрь.
