— Как приятно идти вот так ночью! — произнесла она и посмотрела на луну. Она сказала это так, как будто шла рядом не с потасканным, лысым алкоголиком, запачканным блевотиной, а с кем-то совсем другим. Он чувствовал, что от него разит.
— Тебе надо вернуться. Возвращайся в кафе, — бормотал он. — Теперь-то я уж дойду. Большое спасибо за чудесный вечер… — Он пытался хоть как-то обрести прежнее настроение человека, которому выпала удача. Но, казалось, все рассыпалось на куски.
— Нет, я вижу, что тебя надо проводить, ты сам не дойдешь, — возразила она, продолжая идти, держа его под руку.
— Я ведь тебе уже говорила, что люблю ходить пешком. Если бы у меня еще были удобные туфли…
— Надень мои дятлы…
И они оба засмеялись. Оказалось, что они уже прошли полпути. Удивительно, как быстро, может быть, потому что идешь в лунном свете.
— А, вот она, твоя холостяцкая берлога?
Да, тут свет лучше бы не включать. Он никак не думал, что она зайдет к нему. На полу рядом с креслом выстроились пустые бутылки. На столе и диване — горы старых газет… Через открытую дверь спальни виднеются горы грязного белья на полу, а в кухне гора посуды за это время отнюдь не уменьшилась.
— Ну, что ж, не так уж и плохо, если навести порядок.
— Конечно, конечно, — забормотал он. — Знаешь, тут одна женщина приходила мне помогать, но сказала, что больше не сможет приходить.
— Да ладно, я прекрасно знаю, как именно это бывает, — произнесла она, не обращая внимания на объяснение и наигранный тон.
Господи, и почему они все говорят о каких-то пустяках. Наверное, ему стоило объяснить свое поведение, взять инициативу разговора в свои руки.
В замешательстве он указал на стул и предложил ей сесть. Она с радостным стоном опустилась на стул, откинулась на спинку, выставила ноги вперед и закрыла глаза:
— Ну и прогулочка! У тебя есть что-нибудь попить, типа лимонада?
Он ринулся на кухню. Там в холодильнике у него был лимонад. И сельтерская. И минеральная вода. Множество шипучих напитков. Временами он начинал пить вместо пива безалкогольные напитки.
— Виноградная содовая, — радостно предложил он ей и быстро открыл крышку бутылки с помощью открывалки, находившейся в его связке ключей, жест получился не такой элегантный, как он рассчитывал: болела рука. Ему удалось также найти почти чистый стакан.
— Ммм…
Она продолжала сидеть на стуле, и, кажется, не собиралась покинуть его при первой же возможности.
— Я пойду, пожалуй, слегка приведу себя в порядок…
Он не смел даже взглянуть на свою нижнюю часть тела, на свои брюки. Ему вдруг страшно захотелось под душ, чтобы смыть с себя всю эту налипшую дрянь, и блевотину, и землю, а еще хотелось невозможного: чтобы струи воды унесли с собой и все глупости, которые он натворил в этот вечер!
Он направил на себя душ, сначала холодную струю, потом горячую, потом снова холодную. Господи, как хорошо, что у них не возникло мысли искупаться голыми при луне. До чего же он все-таки толстый!
И вот он стоит под душем, ощущая его живительные струи. Очень болели костяшки ободранных пальцев, да на изгибе кисти ощущалась какая-то дьявольская пульсация. Наверное, перелом. Казалось, во время длинной прогулки, он уже протрезвел, но стоило ему закрыть глаза, как он начинал падать в пропасть. Он ухватился одной рукой за раму окошка сбоку, струя забила прямо в лицо, тысячи острых иголочек как наказание за тысячи промахов, совершенных сегодня вечером.
Вскоре горячая вода закончилась, и он начал мерзнуть. Вытираясь не просохшим еще с прошлого раза полотенцем, он смотрел через стекло, вглядываясь в освещенный луной детский уголок для игр между склоном горы и гаражом. Детская площадка его сына Пера Хельге. Тут валялась и рождественская елка, которую вынесли сюда седьмого января, на тринадцатый день после рождества. Мишура поблекла от солнца и дождей, но при свете луны слегка отливала серебром. Выглядела она очень нелепо, и это почему-то его утешило… И все же вокруг было красиво. И он только что совершил четырехкилометровую прогулку под луной. Запах хвои, смешанный с запахом выхлопного газа, отдаленный грохот музыки. Вот она летняя романтика. Европейское шоссе — E-18.
