Вот-вот. Льстит мне, пытается уговорить. Тосковала. Но разве нищему станет от этого легче?
Мы катались-перекатывались в сухом сене. Ей было восемнадцать лет, мне было шестнадцать. Была ли она опытной, что осмелилась так говорить со мной? Я подумал с неприязнью и с ревностью об англичанине. Он ее обучил? Что я в сравнении с ним? Мелькнула мысль о Катрине. Но Герда была здесь, близко, Герда с припухшими губами и жаркими объятиями:
— Ты, Петер, такой хороший. Добрый. Я люблю тебя…
Я плохо соображал, не мог определить, где правда, а где неправда, но решил прекратить терзаться насчет практических деталей в нашем, казалось уже неизбежном рандеву. Я прижался лицом к девичьей шее, дышал свободно и громоподобно и заглушал слабенькие голоса страха, звучавшие в моем внутреннем «я», надеялся, что все частности осуществятся сами по себе, автоматически, что обольщение произойдет тоже непроизвольно, в результате нашей возни, этой любовной, но бурной баталии, без каких-либо притязаний с моей стороны на особую изобретательность и отвагу… делаю, как могу: катались по сену, я на ней, я под ней, стонал, ласкал… для проявления инициативы не имелось преград. А мысль о Катрине не уходила… жгло в одном месте, которое также…
Тут я услышал, как кто-то вошел в сарай, раздались голоса, смех… кто же это смеялся! Дядя Кристен (должно быть, он) и еще кто-то… Женский смех, мягкий, интимный, как растекшееся по мрамору молоко, и я узнал его.
— Ой, это они!
Герда схватила мою руку, тихо хихикнула, взволнованно прижалась ко мне лицом:
— Это Кристен и Катрине!
Я и без нее это понял, в разъяснениях не нуждался. Разговор был слышен, но слов нельзя было разобрать.
— Господи, как они смеют! — прошептала Герда мне в самое ухо. — Я думаю, что они заранее договорились…
— Договорились?
— Да, ты же знаешь, они влюблены?..
Да, я знал. Знал. Знал все время: напрасно, глупо думать, что это не так. Я только кивнул.
— Я говорила с ней вчера, она сказала, что не уверена, как это получится, если она придет на твой день рождения… что она так любит его, сказала она, что не может управлять собой. Герда восторженно хихикнула. Совсем недавно она думала порвать с ним, тетя Линна подозревает их, но теперь она не хочет, так она сказала…
Герде было смешно, а мне хоть вешайся.
За стенкой в сарае бормотание то усиливалось, то затихало… слышался смех, какие-то звуки, а потом длительные паузы… Хотя мое сознание отметило предательство Катрине, этот самый подлый, отвратительнейший обман, я не связывал его с тем, что сейчас происходило. Мы напряженно прислушивались к каждому звуку, проникавшему через деревянную стенку.
— Между прочим, она помогла мне найти тебя. Она сказала, где ты спрятался. Она поняла, что я ищу тебя, я рассказала ей о нас…
Этого еще не хватало! Значит, они обе договорились, условились, предали нас, меня и дядю Кристена. Но я не превратился в камень и никакая бездна не разверзлась, чтобы поглотить меня. Вместо этого я почувствовал теплую близость ее, Герды, и захотелось показать себя с лучшей стороны, проявить геройство; ее покорность и жертвенность подвигли меня почти к жестокости: я грубо просунул руку под юбку, почувствовал шелк, резинку и нежную, да нежную кожу… не знал только, что дальше… пока оставил руку лежать в покое, она стала очень теплой и тяжелой и как бы неумелой. Тотчас же произошла ответная реакция на мои поползновения: она будто расплавилась, напряглась и размякла, шептала почти со слезами:
— Петер, Петер, сегодня можно, я не «больна»…
Сегодня можно. Я хорошо понимал, что сие значило. Я получил сигнал от нее, что путь открыт, но мне от этого все равно легче не стало. Как начать? Я потянул ее трусы вниз на несколько сантиметров, осторожно провел пальцами: Господи, волосы!
— Подожди… Она покрутилась и сумела спустить трусы почти до колен.
— Теперь ты.
Да, я. С полным безразличием я расстегивал пуговицы брюк. Мастерская эрекция, которой я всегда гордился, произошла, но не такая большая, не такая сильная и не опасная, как я думал. Но тут она пришла мне на помощь…
— Ах, Петер, Петер…
Без страха и сомнения она взяла «его» точно так, как всего три дня назад другая, моя блудливая изменница Катрине, проделала это, только более требовательно, нетерпеливо… хотела что ли выхолостить меня до основания? Я с трудом удержался, чтобы не оказать сопротивление; может я чересчур впечатлительный? Или так поступают в Англии? Но я почувствовал, что желаемый ответный отзвук получился, несмотря на смущение и скромные стенания, дух предпринимательства возгорелся во мне, жег ее руку, и она тянула и толкала меня в определенное положение, не переставая шептать:
