Насекомые в амбаре напомнили мне о прошлых летних месяцах. Вновь я почувствовал себя маленьким, невинным существом; стало легко, заурчало в животе… вспомнил, что не завтракал; общее состояние — словно в забытье, когда чувства неестественно, до предела обострены. Старался, но не мог отделаться от назойливых мыслей о происходящем в Фагерлюнде. Столько ошеломляющих неожиданностей! И притом непонятных. Вопросы, вопросы, одни вопросы, на которые не было ответа; неуместные и оскорбительные разглагольствования Йо о Марии, и почти как насмешка — наши танцы в амбаре… События последнего дня громоздились в голове, давили, вызывали раздражение, и, если бы я мог минут на пять остаться один, было бы достаточно двух-трех натренированных движений рукой, чтобы успокоиться, прекратить умничать, колебаться, устранить все подозрения и последние полудетские-полувзрослые искушения и слиться с воспоминаниями о незапятнанном прошлом, о чистых счастливых летних днях, проведенных в полутьме амбара.
Но появился Йо. Он карабкался по балке наискосок от меня и всем своим видом ничего доброго не предвещал. Это было ясно как божий день, одна улыбка чего стоила! Коварная, притворно товарищеская. А голубые глаза — буравящие, сверлящие.
— Пожалуйте, король вальса явился!
Я был настороже. Всем нутром чувствовал, что выдумал он нечто такое, что позволит ему взять реванш за оскорбительные для него танцевальные уроки.
— Не болтай!
Он подобрался ко мне и сел рядом. Его голые мальчишеские, почти по-детски беззащитные колени торчали острием возле моих длинных ног в брюках, но взгляд был полон самодовольства, когда он сказал:
— А ты не все знаешь!
— Что, не все?
— Не скажу, не могу вернее.
— Выкладывай…
— Нет.
— Перестань, выкладывай… Что я должен знать?
— Твой дядька…
Дядя Кристен. Что мог знать Йо о Кристене? Что знает чужой о таком мужчине, как он?
— Что такое?
— Я обещал никому не говорить, никому.
Он поймал меня, забил в угол и наслаждался этим.
— Я тоже никому не скажу. Клянусь всеми святыми. Давай, говори!
— Скажу, только обещай возвратить один журнал.
Вот, значит, какое вознаграждение за мои труды!
— Если надо, возьми два, только давай, говори!
Он хотел бы еще кое-что получить взамен, но не вытерпел, чтобы не рассказать новость:
— У него были дела с Марией.
Это было уж слишком. Он видел, что я рассердился не на шутку, поэтому поспешил добавить:
— Так люди говорят…
— Грязная болтовня!
Я настолько разгневался, что голос сорвался и перешел в шипение.
— Все говорят.
— Грязная болтовня! Кто это болтает зазря и обманывает народ?
— Обманывает, говоришь?
— Ты один из них!
— Ах, так?
— Да, ты!
— Может, хочешь узнать, от кого я все слышал?
— А мне все равно, кто разводит сплетни и кто им верит.
— Они стояли на крыльце и жались во время моей конфирмации. И мама, и Герда видели их. Вот!
— Они паршивые сплетницы!
— Это моя мама сплетница?
— А то нет!
— Ах, ты…
Он тоже теперь разозлился. Почти одновременно мы спрыгнули на пол, здесь было просторнее двигаться.
— Возьми свои слова о моем дяде назад!
— Никогда! Все знают, чем он занимается…
— Знают такие отвратительные сплетники, как твоя мать!
Он злобно посмотрел на меня:
— Возьми свои слова обратно!
— Она самая грязная баба из всех сплетниц!
Тут он двинулся на меня. Вероятно, от ярости у меня задрожали колени, но я встретил нападение с протянутой рукой. Неосознанно попал ему кулаком под глаз. Он протянул ногу и лягнул меня. Слезы мешались с обидой, но я решил не сдаваться. Дважды ударил его рукой по лицу и толкал что было силы до тех пор, пока он не упал и не покатился по пыльному полу. Последнее, что я видел, это открытая рана на его колене и темная струйка крови, медленно стекающая к сапогам. Я повернулся и побежал. Каялся, ведь не было особой причины, чтобы бить прямо в лицо. Из-за чего разгневался? Попусту. Бежал согнувшись, сжавшись; задыхался, ничего не видя перед собой, горькие слезы заливали лицо. Пересек двор, поднимался по косогору, всхлипывая, не разбирая дороги, ноги сами несли по знакомой тропинке. Что же получается? Ведь это я вчера вечером думал недоброе о дяде Кристене лишь потому, что он выглядел молодо и вел себя по-молодому. Значит, подозрения мои не были, не были напрасными? Не были выдумкой? Оказались реальными? Странное поведение дяди Кристена в избушке, перебранка между ним и тетей Линной, ведро с молоком, исчезновение Марии, о котором они не желали говорить; и теперь еще — дядя Кристен и Мария. Его сильная рука, которая вчера вечером незаметно сорвала с гвоздя повязку для волос… Все улики налицо. Поведение выдавало их. Что-то было не так в Фагерлюнде, как прежде… И Мария, моя Мария с толстой светлой косой имела отношения со многими, многими мужчинами… Нет, невыносимо. Какая нелепость!
