Джулиан Ассанж: Неавторизованная автобиография - страница 35

Я об этом писал в январе 1996 года и разослал текст по всему списку шифропанков. Речь шла об аресте американского хакера Кевина Митника – «самого опасного преступника Америки», как охарактеризовал его яростный преследователь хакера Цутому Симомура – человек, чей компьютер Кевин взломал. Моя заметка точно отражает отвращение, которое я тогда испытывал: «Меня тошнит от этого Цутому. …а когда Митник окочурится, ты раскопаешь его могилу и начнешь сдавать его ладони напрокат в качестве пепельницы? Человек, убивший одного из последних знаменитых стрелков Америки, вскоре после этого организовал странное шоу, описывающее, Как Он Это Сделал. Спустя несколько лет его самого убил один из зрителей, испытывавший неимоверное отвращение».

Для многих процесс над нами (и нашей наивностью) стал настоящим пиршеством, однако к моменту суда прежнее хакерское сообщество уже было мертво. Интернет превратил хакерство в чрезвычайно простое занятие, и многие представители новой породы даже бравировали тем, чем занимались. Хакер стал частью популярной культуры и киношным образом, и некоторые из нас уже задумывались, какими еще способами можно проникать в чужие секреты и раскрывать их.

Мои друзья хотели признать свою вину, но я не собирался сотрудничать со следствием и участвовать, так сказать, в собственной криминализации. К моменту суда мне было предъявлено тридцать одно обвинение, Главному Подозреваемому – двадцать шесть, а Траксу – шесть. В числе преступных деяний называли написание статей для нашего журнала «Международные диверсанты», у которого было ровно три подписчика: я, Главный Подозреваемый и Тракс. Конечно, стресс порождает новый стресс. И к моменту слушаний о заключении под стражу в суде магистратов Мельбурна мой разум разрывался на части, в том числе из-за новости, что Главный Подозреваемый выступит свидетелем обвинения против меня. К своему разочарованию, я снова и снова обнаруживал, что в нашем мире нельзя полагаться на верность – для многих это не тот груз, который надо брать с собой. Люди преданы до тех пор, пока не увидят прямой выгоды в отречении от преданности. Простите мой цинизм, но с опытом постепенно приходит мудрость. Главный Подозреваемый подписал бумаги, хотя в его описании ситуация выглядела не столь угрожающей, сколь могла бы быть. Когда я увидел Главного Подозреваемого в зале суда, то не мог не уставиться на него. Он выглядел апатичным, напуганным. Он был молод, но выражение его лица ни с чем не перепутаешь: лицо предателя, изображающего благородное стремление к истине. Так или иначе, но в вашей жизни наступает минута, когда судья говорит: «Подсудимый должен встать» и единственный, кто встает, – это вы. Однажды я заметил, что это момент истины. И правда, для моей будущей деятельности момент истины начался с этой минуты и еще со стука сапога в мою дверь.

Главного Подозреваемого, признавшего себя виновным, судили раньше меня. Ему не назначили никакого срока и освободили под залог в размере 5 тысяч долларов, еще ему назначили выплатить штраф Австралийскому национальному университету приблизительно в размере 2100 долларов. Судья отметил, что не проявил к нему никакой снисходительности в качестве благодарности за сотрудничество. Это был грустный момент: мы оба поняли, что он без всякой для себя выгоды пошел на компромисс, утратив чувство достоинства, и уж совсем напрасно переступил грань, разрушив нашу дружбу. Суд кажется долгим делом, но не столь долгим, как память: больше я с ним не разговаривал. В некоторых отношениях моя позиция может показаться слишком прямолинейной, но я не политик: я не смог бы предать дружбу или крепкие партнерские отношения ради частной выгоды. Просто не смог бы. А что касается человека, входившего когда-то в группу под названием «Диверсанты», но в трудное время вдруг решившего продемонстрировать благочестие и уважение к закону, – что же, мне его жаль. У Тракса все прошло успешно, и он мог обойтись без признаний: по его делу судья решил, что приговор выноситься не будет.

Мое дело слушалось сперва в Верховном суде – и по процедурному вопросу, и в силу того, что мое дело рассматривалось как показательный пример, помогающий определить терминологию процесса, – и это позволило нам потребовать анализа самой сути обвинений. Что означало обвинение кого-то в том, что он заполучил доступ к компьютеру? Если в системе присутствовала коммерческая информация, но нарушитель ее не прочитал, то он по-прежнему обвиняется в краже? Если вор вламывается в дом и крадет сегодняшнюю газету, то должен ли он предстать перед судом за кражу картины Матисса, висевшей в гостиной над камином? Однако Верховный суд указал, что окружные суды не должны переправлять ему дела, кроме как в исключительных случаях. И это было позорно, потому что в итоге наш процесс оказался упущенной возможностью по отношению к будущим делам в сфере компьютерной преступности. В тот день служители закона не соответствовали собственному критерию интеллектуального любопытства, и пострадали все, в том числе сама Австралия, которая до сих пор не может отличить педофила от человека, использующего компьютеры ради защиты наших свобод.