Автором хореографии был Мясин. Это была его вторая попытка использовать музыку. Американца". Декорации и костюмы выполнил Карл Кент. В своей рецензии на спектакль Ирвинг Колодин писал в газете "Сан", что "главным украшением спектакля стала музыка Гершвина", "самая жизнеутверждающая… из всего когда-либо созданного на этом острове, и если уж на то пошло, во всей Америке".
Песни Гершвина вызвали к жизни еще один, не менее значительный балетный спектакль, если верить дифирамбам многочисленных критиков. Это был балет под названием "Какая разница?" (Who Cares?) с хореографией Джорджа Баланчина, поставленный Нью-Йоркским Городским балетом в Линкольновском Центре исполнительских искусств 5 февраля 1970 года.
Идея создания этого балета пришла к Баланчину, когда он наигрывал на рояле некоторые песни из "Собрания песен Джорджа Гершвина". "Я сыграл одну и подумал: прекрасно. На эту музыку я сделаю па-де-де, — вспоминает Баланчин. — Затем я сыграл другую, такую же прекрасную. Я подумал, что это будет вариация. Затем я играл еще и еще, и все песни были одна лучше другой". Каждая из песен зажигала творческое воображение Баланчина и способствовала созданию танцев, в которых классический балет искусно сочетался с популярными эстрадными танцевальными номерами. Именно тогда он задумал создать хореографию балетного спектакля продолжительностью в сорок пять минут на музыку семнадцати гершвиновских песен. (Это были "Пусть грянет оркестр", "Очаровательно-скверная", "Кто-то любит меня", не спешу", "Сказочно", "То самое чувство", "Да, да, да", "Леди, будьте добры", "Любимый мой", "Лестница в рай", "Обнимаю тебя", "Чарующий ритм", "Какая разница?", "Моя единственная", "Лиза", "Хлопаем в ладоши" и "Я ощущаю ритм".)
Не было ни сюжета, ни сценария. Весь спектакль состоял из номеров для кордебалета, вариаций для солистов и разнообразных па-де-де. Музыкальные номера должен был оркестровать Херши Кей, но в связи с тем, что в то время он был занят в музыкальной комедии, ко времени открытия спектакля он успел оркестровать лишь два номера. Песни, открывающие и завершающие спектакль ("Пусть грянет оркестр" и "Я ощущаю ритм"), исполнялись участниками балета в полном составе. Остальные номера прошли под аккомпанемент фортепиано. Один из них, "Хлопаем в ладоши", был сыгран на механическом пианино в записи, сделанной на ролике самим Гершвином.
На фоне силуэта ночного Нью-Йорка, представлявшего собой проекцию фотографии знаменитого Роналда Бейтса, Патриция Мак-Брайд и Жак д’Амбуаз[94] исполнили вызвавшее бурю оваций в зале пленительное па-де-де на музыку песни "Любимый мой". Пять солистов-мужчин станцевали под мелодию "Я не спешу" в манере актеров старого доброго водевиля, вызвав чувство ностальгической печали по былым временам. Такие же чувства вызвало па-де-де на музыку песни "Какая разница?" в исполнении Карин фон Аролдинген и Жака д’Амбуаза. Неподражаемые сольные номера представили публике Патриция Мак-Брайд на музыку "Чарующего ритма" ("ослепительное исполнение… жемчужина музыкальности и выдумки; равно замечательная в своих паузах, внезапных поворотах танцевального рисунка и эмоциональных вихрях", — писал Клайв Барнз в газете "Нью-Йорк Таймс"), Жак д’Амбуаз — на мелодию, Лизы"; Карин фон Аролдинген — на музыку песни "Лестница в рай"; Марне Моррис — на музыку песни "Моя единственная".
Но все это лишь отдельные детали. Главной отличительной чертой спектакля стала мастерски созданная атмосфера 20—30-х годов. Как писал Клайв Барнз, балет представляет собой "правдивое музыкальное отражение ушедшей эпохи… вновь вызвавшее к жизни мир простодушно прекрасных звуков, мир кварталов Манхэттэна, холодных мартини и знаменитую пару Фрэда и Адель Астер, весело и по-мальчишески озорно улыбающихся друг другу". Однако, по мнению Хьюберта Саала, высказанному им в журнале "Ньюсуик", балет принадлежит как вчерашнему, так и сегодняшнему дню. Для молодых танцоров, ведомых блестящим мастером Жаком д’Амбуазом в одном из его лучших спектаклей, это, бесспорно, "современный балет". Спектакль "Какая разница?" в высшей степени современен по богатству и разнообразию танцевальных номеров и изменчивости настроений, — пишет Саал. — Спонтанность и живость, присущие ему, еще раз подтверждают несомненное право музыки Гершвина на бессмертие".
