После непродолжительной беседы о Мендельсоне Вагнер снова вернулся к Бетховену и спросил, чем закончился визит. Россини ответил:
«О, он был коротким. Вы же понимаете, с одной стороны, беседу приходилось вести письменно. Я ему выразил все свое восхищение его гением и благодарность за то, что он дал мне возможность ему ее высказать. Он глубоко вздохнул и произнес следующие слова: «Oh! ип infelice!»[43]. Затем, после паузы, задал мне несколько вопросов о состоянии театров в Италии, о знаменитых певцах, спрашивал, часто ли исполняют оперы Моцарта, доволен ли я итальянской труппой в Вене.
Потом, пожелав удачного представления и успеха «Зельмире», он поднялся, проводил нас до дверей и повторил еще раз: «Главное, пишите побольше «Цирюльников».
Спускаясь по ветхой лестнице, я испытал такое тяжелое чувство при мысли об одиночестве и полной лишений жизни этого великого человека, что не мог сдержать слез. «Но он сам этого хочет, – сказал Карпани, – он мизантроп, человек замкнутый и ни с кем не ведет дружбы».
В тот же вечер я присутствовал на торжественном обеде у князя Меттерниха. Все еще потрясенный посещением Бетховена, его скорбным восклицанием «Un ίnfelίce!» («Я несчастный»), еще звучавшим в моих ушах, я не мог отделаться от смущения, видя себя окруженным таким вниманием со стороны этого блестящего венского общества. Это заставило меня открыто, не выбирая выражений, высказать вслух все, что думаю об отношении двора и аристократии к величайшему гению эпохи, которому так мало нужно и которого покинули в полной нищете. Мне ответили точно так же, как Карпани. Я спросил, неужели глухота Бетховена не заслуживает самого глубокого сострадания и благородно ли это – упрекая его в каких-то слабостях, лишать помощи. Я добавил, что было бы нетрудно с помощью небольшой подписки собрать такую сумму, которая обеспечила бы ему пожизненное безбедное существование. Но мое предложение не нашло ни у кого поддержки.
После обеда состоялся прием, на котором в салоне Меттерниха присутствовала высшая венская знать. Прием закончился концертом. В программе присутствовало одно из последних трио Бетховена... Всегда он, везде он, как незадолго до того говорили про Наполеона. Новый шедевр был выслушан с благоговением и имел огромный успех. Слушая эту музыку среди светского великолепия, я с грустью думал о том, что, возможно, в это же самое время великий человек в уединении в своей жалкой лачуге заканчивает какое-нибудь произведение высокого вдохновения, к красоте которого он приобщит и блистательную аристократию, как это уже было не раз. А она его исключает из своей среды и, утопая в удовольствиях, не тревожится о том бедственном положении, на которое обречен создатель этой красоты.
Не преуспев в своей попытке организовать для Бетховена ежегодный доход, я не опустил рук и попытался собрать средства на приобретение для него жилища. Несколько человек обещало подписаться, прибавил кое-что и я, но сумма оказалась недостаточной. Пришлось отказаться и от этого проекта. Мне все говорили: «Вы плохо знаете Бетховена. Как только он станет владельцем дома, он его на следующий же день продаст. Он никогда нигде не уживается, потому что испытывает потребность менять квартиру каждые шесть месяцев, а прислугу каждые шесть недель». Может, это был способ, чтобы избавиться от меня?»
Так заканчивается та часть текста Мишотта, которая повествует о встрече Россини с Бетховеном в 1822 году. Что думал Россини по поводу настоятельного совета Бетховена «писать побольше «Цирюльников» и не предпринимать попыток создавать оперы-серпа? Ко времени венской встречи, о которой он рассказал Вагнеру, были поставлены тридцать две его оперы. Двенадцать из них можно классифицировать как оперы-буффа, а двадцать были операми-сериа или семисериа> 1 . Не считая «Адины» (которая в 1822 году еще не была поставлена), он со времен «Золушки», поставленной в январе 1817 года в Риме, не писал опер-буффа. Но в течение пяти лет после этой премьеры он написал двенадцать опер-сериа.
Холостяк Бетховен, наверное, не понял бы или, во всяком случае, не проявил бы сочувствия к главной причине написания большинства россиниевских опер-сериа – огромному таланту Изабеллы Кольбран к пению и исполнению ролей в высокой трагедии. Безусловно, Изабелла Кольбран внесла изменения в композиторскую карьеру своего мужа. Многозначителен тот факт, что карьера Россини закончится до того, как потерпит крах их брак, и то, что Россини напишет еще только одну по-настоящему комическую оперу – «Граф Ори», – да и то не для итальянского театра, а для парижской оперы. Если бы Россини не встретил на своем пути Кольбран, у нас, наверное, было бы больше опер-буффа, таких же стремительных и блестящих, как те, что мы имеем. Но тогда у нас, возможно, не было бы таких опер-сериа, как «Елизавета, королева Английская», «Отелло», «Армида», «Моисей в Египте», «Риччардо и Зораида», «Эрмиона», «Дева озера», «Магомет II», «Зельмира» и «Семирамида» (во всех них Кольбран создала главные женские роли). Не имея опыта в сочинении и подготовке этих опер, Россини, возможно, не смог бы написать (или аранжировать) «Моисея», «Осаду Коринфа» или «Вильгельма Телля».
