«Стабат матер» исполнялась в Аркиджинназио под управлением Доницетти 18, 19 и 20 марта. Первое исполнение было назначено на восемь тридцать вечера. У стен Аркиджинназио собралась огромная толпа; в зале более 650 обладателей билетов разразились бурными аплодисментами при появлении Доницетти, а затем погрузились в полное молчание, слушая музыку Россини. Вечер стал подлинным триумфом для всех, принимавших в нем участие. 20 марта Доницетти написал своему неаполитанскому другу Томмазо Персико: «Сегодня мы готовимся к третьему, и последнему, исполнению. Восторг публики невозможно описать. После последней репетиции, которую Россини провел при свете дня, его сопровождала домой, издавая крики приветствия, толпа более пятисот человек. Те же восторженные приветствия под его окнами в первый вечер, хотя его и не было в комнате. И вчера то же самое. И Ла Новелло, и Иванов, и любители Дельи Антони и граф Помпео Бельджойозо из Милана, и я – все мы были потрясены обрушившимися на нас аплодисментами, криками, стихотворениями и всем прочим».
Дзанолини, заметивший, что Россини стал чрезмерно чувствительным и малейшие события могли вывести его из равновесия, так написал о последнем исполнении: «...вечером двадцатого, когда исполняли «Стабат», он вместе с несколькими близкими друзьями, чтобы избежать жары в зале, оставался в хорошо проветриваемом соседнем помещении. Один из друзей достал газету и прочел фрагмент, в котором о музыке, поднимавшейся в этот самый момент прямо к небесам в сопровождении небывало громких аплодисментов, отзывались в оскорбительном тоне. Все, включая Россини, засмеялись, но затем он, охваченный противоречивыми чувствами, задрожал и покрылся потом, но мало-помалу его состояние улучшилось, так что, когда последний номер был повторен, он смог ответить на вызовы публики; он вышел в зал, поднялся на помост, обнял и расцеловал Доницетти, за счет которого был готов отнести большую часть успеха «Стабат». Тем временем люди на площади выкрикивали имя Россини. Из окна Аркиджинназио объявили, что великий маэстро нездоров, и аплодировавшая толпа разошлась...
Полностью оправившись от внезапной слабости, абсолютно удовлетворенный огромным успехом «Стабат», Россини с радостью принял приглашение от друзей и в тот же вечер отправился в дом (получивший после перестройки его имя), где устроили ужин в его честь. Новость распространилась по городу, и веселый праздничный банкет сопровождался городским оркестром и аплодисментами огромной толпы, хотевшей видеть великого маэстро. Россини вышел на балкон, чтобы поблагодарить музыкантов и аплодирующих, которые еще громче закричали «вива» и затем, счастливые и довольные, разошлись. Он тоже чувствовал себя счастливым и довольным и произнес слова, шедшие из самой глубины сердца и показавшие, как он растроган и благодарен таким доказательствам уважения и сердечной привязанности: никакая болезнь, говорил он, не сможет заставить его покинуть Болонью, болонцы – его земляки, братья, любимые друзья, с которыми он никогда не хочет разлучаться, в обществе которых он хочет провести старость, как провел когда-то юность».
Зять Доницетти, Антонио Васселли, очевидно, предсказывал, что Доницетти заработает немного своей дирижерской работой в Болонье. Так как в письме, написанном ему из Вены 4 апреля 1842 года, Доницетти скажет: «Знаешь ли ты, что Россини подарил мне четыре [бриллиантовые] запонки за то, что я дирижировал «Стабат»? Если оценивать их стоимость, прав будешь ты, но если подумать о том, кто их подарил, прав я. Понимаешь? Если бы ты только видел, как он плакал, прощаясь со мной!» Россини назвал Доницетти «единственным маэстро в Италии», который знает, как дирижировать его «Стабат», как он этого хочет»; 24 апреля 1842 года он написал Анджело Ламбертини, директору «Гадзетта привиледжата ди Милано», что он очень благодарен «превосходным исполнителям, и особенно Доницетти», оказавшему ему огромную услугу благодаря своему уму и энергии. «Состояние здоровья не позволило мне дирижировать «Стабат»; а в этом случае, кто мог это сделать лучше, чем он?»
