Эдуард Робер сообщил в письме Россини, что Олимпия выехала в Париж в своем «экипаже-развалюхе», перегруженном огромным количеством коробок и узлов, где лежало «помимо всего прочего столовое белье, самая тяжелая вещь на свете». По дороге в Болонью Олимпия написала Куверу из Турина, описывая крайние неудобства переезда из Шамбери в Турин во время ее зимнего путешествия (ее очень напугала снежная буря на перевале Ченис). 8 марта 1837 года она написала Куверу из Болоньи, куда приехала десять дней назад. В письме, касавшемся главным образом финансовых подробностей, прорывались и характерные для нее беспорядочные изречения:
«Россини не хочет, чтобы я оказалась в Болонье в двусмысленном положении. Он желает добиться для меня положения, равного с его женой, и, не навязывая меня мадам Россини и обществу, он разрешил проблему настолько хорошо, что друзья мадам убедили, что для нее же будет лучше удержать мужа рядом, чем прогнать его навсегда. Она поняла, что не сможет разорвать нашу связь, как бы ни хотела этого; а так как Россини никогда не переставал пользоваться с ее стороны уважением и признанием, теперь ей придется принести ради своего мужа жертву, которую женщины обычно отказываются приносить, – она должна принять меня в своем доме как свершившийся факт. Приехав и узнав, что все организовано подобным образом, я отправилась к мадам Россини, которую сочла приятной и искренней; и она осталась мною довольна в тот момент, мой дорогой Кувер, хотя я бежала бы из Болоньи, если бы осмелилась. Я знаю Россини; если его жена даже не слишком хороша, я готова пожертвовать собой ради соблюдения приличий». Олимпия, очевидно, имеет в виду, что примирилась с тем, что ей пришлось жить одной. Россини счел невозможным, чтобы она жила с ним в одном доме в Болонье, и в течение девяти лет до их свадьбы она жила отдельно, трижды меняя адреса.
Следующие слова Олимпии из письма от 8 марта 1837 года «Бог уже давно дал мне силы видеть в Россини только друга» могут означать, что она не была тогда любовницей Россини (что кажется вполне вероятным ввиду болезни Россини) или же что она понимала, что не сможет стать второй синьорой Россини в стране, где не существовало разводов. Олимпия продолжает: «...и так как ничто не может изменить природу наших теперешних отношений, надеюсь, что я смогу найти компенсацию в новом положении, которое обеспечит мне Россини; его дружба и покровительство утешат меня в некоторой потере самоуважения, на которую мне пришлось пойти ради его спокойствия. Сегодня, мой дорогой Кувер, у меня нет никакой arrière-pensée[58] по поводу Россини, который ведет себя так благородно по отношению ко мне...»
12 марта Россини пишет Карло Северини: «Олимпия приглашена завтра на ленч к мадам Россини; скажи об этом [Эдуарду] Роберу, он придет в восторг». Пять дней спустя он сообщает Северини: «Олимпия завтракала на днях с мадам Россини, которая отнеслась к ней очень дружелюбно, все идет хорошо». 29 марта, по-прежнему информируя Северини, он пишет: «Изабелла, papà и Олимпия посылают тебе тысячу приветов; последнюю повсюду хорошо принимают, и Изабелла ведет себя превосходно в этой деликатной ситуации».
Дзанолини (который, по словам Коррадо Риччи, «досконально знает предмет», но «говорит слишком мало») так пишет относительно конфронтации Изабеллы-Олимпии: «После приезда Олимпии Изабелла настойчиво потребовала, чтобы Россини привез ее [Олимпию] в Кастеназо [в действительности встреча, скорее всего, произошла в зимней резиденции в Болонье]. Изабелла и Олимпия познакомились, в течение короткого периода времени часто посещали друг друга, с интересом общались и, казалось, испытывали друг к другу искренние дружеские чувства; позже этот ignis fatuus[59] угас из-за недостатка воздуха; однажды они расстались в гневе друг на друга и больше никогда не встречались».
Со временем Олимпия стала воспринимать свою жизнь в Италии спокойно и даже с удовольствием, она попросила Кувера ликвидировать ее парижские капиталовложения, сдать ее квартиру, продать все ненужное и освободить себя от дальнейшей ответственности за имущество, переведя ее денежные средства Россини. Но прежде чем прийти к такому состоянию, ей пришлось испытать болезненные дни привыкания. Например, в апреле 1837 года она писала Куверу в своей обычной напряженной манере:
