— Иногда, — продолжала она рассказывать, — сюда приезжает слуга в карете, но он долго не задерживается.
— Значит, они уехали не насовсем? — спросил он.
— Как я уже говорила, они то уезжают, то приезжают. — Она умолкла. — А я думала, что вы к нам наниматься в выездные лакеи. Миссис Хавстерс очень придирчива к росту второго выездного лакея. Она сидит дома и ждет его с рулеткой в руке.
— Выездного лакея?
— У вас подходящий рост и все остальное. Жаль, что вы не лакей. А вы и вправду не лакей? — повторила девушка.
Джек Мэггс следил за ней с таким вниманием, с каким на аукционе смотрят на аукциониста, когда он поднимает молоток, хотя про себя все уже решено.
— Я их выездной лакей, — сказал он. — Я новый выездной лакей мистера Фиппса.
— Значит, вы выездной лакей! — улыбаясь, воскликнула девушка. — Я так и знала.
— Конечно, я выездной лакей, барышня. Я выездной лакей молодого мистера Фиппса, и все мои бумаги у него, — заверил девушку Джек Мэггс. — Мои рекомендации у него. Что же мне теперь делать?
— Возможно, вы опоздали, не приехали вовремя?
— Опоздал? — вскричал Джек Мэггс, ударив тростью о дорожку. — Я никогда не опаздываю. Я главный лакей лорда Логана, который погиб в Глазго во время пожара.
— Мерси Ларкин! — послышался голос из соседнего дома № 29. — Немедленно возвращайся домой!
— Это наш выездной лакей, — объяснила девушка, — он сейчас в ужасном состоянии.
Хозяином особняка № 29 по Грэйт-Куин-стрит был мистер Перси Бакл, но он не был джентльменом, как и мужчина, собирающийся теперь войти в его дом.
Год назад мистер Бакл был простым бакалейщиком с Клеркенуэлла, а за четыре года до этого его хорошо знали в мелких распивочных, дешевых мюзик-холлах и игорных домах в районе Лаймхауза[2] как торговца жареной рыбой.
А потом однажды, в холодное осеннее утро 1830 года Перси Бакла «навестил поверенный»; в результате этого визита он стал наследником немалого богатства, и в течение каких-нибудь двух месяцев уже был хозяином особняка на Грэйт-Куин-стрит и владельцем театра «Лицей» на Холборн-Хилл.
После того как он потратил целую жизнь, чтобы, изнурительно трудясь, превратиться из уличного торговца жареной рыбой в бакалейщика, известие о богатом наследстве стало для него настоящим потрясением; сначала его свалила горячка, и он был как бы не в себе: ничего не ел, кроме бульона с сухариками, которым кормила его дочь сумасшедшей женщины, нанятой мыть лестницы. Немало дней было потрачено им на размышления о темных и кровавых делах и руке закона, приведших покойного незнакомца к порогу дома бакалейщика в Клеркенуэлле. Лежа в своей отглаженной сорочке на свежевыстиранных простынях, он следил за небольшим квадратным солнечным зайчиком, перемещавшимся со стены на стену его спальни.
Но на третье утро, совпавшее с Днем Гая Фокса[3], жар спал, и Перси Бакл, окинув взглядом свою небольшую спальню, вдруг понял, что отныне ему уже никогда не придется взвешивать кому-либо фунт муки.
Я могу целыми днями напролет читать книги.
Будучи бакалейщиком, он был начитанным человеком. Таким он был всю свою жизнь — даже когда устав, едва мог прочитать вечером полстраницы «Айвенго», даже когда от него постоянно разило кильками и скумбрией, и тогда он был читателем Публичной библиотеки и постоянным слушателем в Рабочем институте.
Он сидел на постели и поглаживал свои небольшие усики. В его спокойных голубых глазах снова замелькал огонек, который обычно зажигается у ученых мужей, обсуждающих проблемы анестезии или механики в коридоре, полном сквозняков.
В течение недели он отдал все запасы своей бакалейной лавки местному приходу, нашел себе портного, навестил книжный магазин Флетчера на Пиккадилли и приобрел полное издание Гиббона: «История упадка и разрушения Римской Империи». Наконец, он переселился в особняк на Грэйт-Куин-стрит, где с удовольствием нанял в качестве горничной при кухне дочь своей поломойки. Он действительно испытывал большую симпатию к Мерси Ларкин и даже хотел сделать ее экономкой, пока не узнал, сколь многочисленна прислуга в доставшемся ему доме — каждый только и ждал, когда владелец дома расплатится с ним за последний квартал.
