— Пожалуйста, Элизабет. Прошу тебя, говори потише.
— И когда же у вас, сэр, найдется время собраться с мыслями и поговорить с матерью вашего ребенка?
У него, разумеется, не было никакого плана. Он раздобыл сто восемнадцать фунтов и шесть пенсов, но четкого плана у него не было.
— У меня есть жена, — взмолился он, — завтра, став слугой каторжника, я должен заработать деньги, отданные за возврат колье.
— Когда же ты откроешь мне свой план? — Она говорила, не понизив голос, забыв об осторожности. — Как долго ты собираешься заставлять меня одну думать обо всем в таком состоянии, когда у меня голова идет кругом?
Когда Тобиас встал, Лиззи осталась сидеть, опустив плечи в полном отчаянии.
— Я займусь этим, — сказал он. — Можешь положиться на меня.
Повернувшись, он стал подниматься по лестнице, где на площадке увидел жену. У нее было странное лицо.
— Я уезжаю в Глостер, — сказал он.
Тобиас, отправляясь в Глостер, не взял с собой смены постельного белья. Вместо него он уложил в свой верный желтый портфель опасную бритву, зубную щетку, гусиное перо, блокнот и пузырек с чернилами. Прежде чем почтовый дилижанс преодолел затор и выехал на основной тракт, Тобиас успел раскрыть прямо на коленях свой бесхитростный несессер и устроил походный рабочий столик.
Он открыл пузырек с чернилами, поставив его в специальное углубление, сделанное для этой цели, и прямо на Оксфорд-стрит, которую английский классик Де Куинси назвал «великим Средиземным морем», начал писать первую главу своего романа «Джек Мэггс». Он писал цветистым, но изящным почерком, ни единая его строка не свидетельствовала о том, что она написана в мчащемся дилижансе, и ни единое пятно или клякса не говорили о том, что пишущий эти строки молодой человек ввергнут в полное отчаяние, и мчится он впереди собственного неизбежного позора.
Он даже не сознавал, что предмет его повествования находится рядом и смотрит на него. Джек Мэггс сидел в дальнем правом углу дилижанса, спиной к упряжке, как можно дальше от всех, насколько это было возможно в «Истом Британце», как был назван этот почтовый дилижанс такой же вместимости, как и все английские почтовые дилижансы. А это значит, что он был сделан точно так, как посчитало нужным почтовое ведомство, — те же проклятые три фута и четыре дюйма от пола до потолка и шесть футов и шесть дюймов по диагонали.
Тобиас написал: «Глава первая» и дважды подчеркнул. А затем принялся писать текст:
«Был гнетуще мрачный январский день 1818 года и желтый туман, низко лежавший утром на земле, к полудню на короткое мгновение поднялся и, открыв печальную картину нагромождения камней и булыжника, снова опустился саваном на стены Ньюгейтской тюрьмы».
— Как это у вас получается, сэр, — внезапно последовал вопрос от сидевшего справа священника. Тобиас улыбнулся и снова обманул перо в чернила.
— При таком движении я не способен даже читать, — продолжал священник. — Но чтобы писать, сэр, это поистине достижение.
«Эти стены из голубого уэльского камня, нелегко добываемого в каменоломнях…»
— Однажды на ярмарке в Америке я видел девчонку, как ни в чем не бывало вязавшую шарф, сидя на пони, который легкой рысью скакал по полю.
Это уже было замечание фермера, втиснувшегося на место напротив Тобиаса; он был крупного телосложения с квадратной головой и, сев, никак не мог найти места своим коленям, чтобы они не касались чужих. До этой минуты он все время испытывал чертовское раздражение:
— А это кое-чего стоит, — продолжил он, обращаясь уже к Мэггсу. Но тот вместо ответа лишь сложил руки на своем красном жилете.
Тогда фермер повернулся к священнику:
— Эта девчушка многого стоит.
— Да, пожалуй, — согласился священник. — Но наш попутчик представляет куда более интересное развлечение, сэр.
— О, это было отличное зрелище, — настаивал фермер. — Девчонке было не более десяти лет.
«…Однако туман по причине своего постоянного присутствия медленно проникал в темное нечеловеческое сердце камня…»
— А я в этом не сомневаюсь, сэр, — согласился священник, — но подозреваю, что кто-то уже перещеголял это молодое дарование.
