Последнее время Дзержинский и Гульбинович были неразлучны. Феликса и Андрея сблизила и общая революционная работа, и любовь к поэзии. Андреи писал стихи и часто читал их товарищам. Феликс с детства хорошо знал и ценил польскую и русскую поэзию. Оп тоже писал стихи, но считал их слабыми и не предавал огласке.
— Яцек, дай почитать, — говорил Андрей, листая томик Некрасова. Он впервые столкнулся с этим поэтом, и стихи ему понравились.
— Возьми, пожалуйста, совсем. На память. Однако нам пора. Не забудь, что после кожевников надо побывать еще у железнодорожников.
По дороге юноши обсуждали предстоящее выступление Яцека. Гульбинович подсказывал Феликсу примеры из собственной жизни.
Вот и пустырь, а за ним рабочие казармы, где в одной из каморок их ждут. Внезапно им преградили путь четверо парней. В нос ударил специфический резкий запах кожи, Дзержинский ощутил сильный удар. Голова наполнилась звоном. Ударил широкоплечий кривой парень. И тут остальные набросились на Яцека и Андрея. Били молча. Гульбинович упал. Его пнули раз, другой и оставили в покое. Их наняли бить Яцека.
К удивлению кривого и всей его шайки, худенький и хлипкий на вид «студент» не просил пощады и не старался удрать. Он встал спиной к забору и яростно дрался. Получая и нанося удары, Феликс думал только об одном: во что бы то ни стало удержаться на ногах. Знал, если упадет — пропал, затопчут.
Словно в тумане Феликс увидел, как один из нападавших выхватил нож, Дзержинский упал, обливаясь кровью. Нападающих как водой смыло.
Пришедший в себя Гульбинович кое-как перевязал Феликсу голову и с помощью прохожих довел до дома, где жил Домашевич.
К счастью, Домашевич оказался дома. Он обработал и зашил раны Феликса и уложил его на несколько дней в постель.
Дзержинского не оставляла мысль: кто и почему так жестоко поступил с ним? Он не верил, что напали вот так просто, ни с того ни с сего.
Ответ принес тот же Гульбинович. Один из социал-демократов, работавший на кожевенном заводе у Гольдштейна, рассказал, как кривой, пьяный вдребезги, похвалялся в корчме, что так отделал какого-то «студента», что тот теперь и дорогу к заводу забудет. А гуляет он на деньги, которые за это получил от хозяина.
Когда Феликс немного окреп, он снова появился у кожевников. Влияние социал-демократов на заводе росло. Гольдштейн понял, что потратился зря, и, как человек практический, повторять эксперимент не стал, а поехал к полицмейстеру. Они долго о чем-то разговаривали, запершись в кабинете, и, по-видимому, остались довольны друг другом.
5
Феликс готовился к отъезду. Оставаться в Вильно было опасно. Дважды он с трудом уходил от филеров. Из тюрьмы арестованные товарищи сообщили, что жандармы на допросах усиленно интересуются Яцеком. Поэтому руководство партии приняло решение направить Дзержинского в Ковно, где Яцека не знали. В то время в Ковно не было социал-демократической организации, и Дзержинскому поручалось ее создать. Это было несомненным признанием организаторских способностей молодого революционера. Феликс и гордился порученным заданием, и волновался — справится ли?
В комнату один за другим вошли Бальцевич, Гульбинович, Грабар и еще несколько социал-демократов, решивших устроить Феликсу небольшие проводы.
Стульев на всех не хватило. Придвинули стол к кровати. Начались, как водится, тосты с пожеланиями доброго здоровья, успехов в революционной работе.
Феликса растрогало, что его, мальчишку, интеллигента, пришли проводить и пожилые рабочие. Он прошел хорошую школу у них, а теперь ехал держать экзамен.
На вокзал Дзержинский шагал один. В вагон проскользнул, когда поезд уже тронулся. Забился в угол, подальше от окна, чтобы кто-нибудь из знакомых, случайно оказавшихся среди толпы провожающих, не увидел, не узнал. Прощай, Вильно!
В Ковно Дзержинский приехал 18 марта 1897 года. По объявлению, приклеенному к окну, снял маленькую комнатку в доме господина Кильчевского.
Сразу встал вопрос: на что жить? Дзержинский поступил работать в переплетную мастерскую. Это позволило ему иметь хоть мизерный, но постоянный заработок, а главное, сразу войти в рабочую среду.
