Сейчас мы в порту. Сдали рыбу. Нам снова идти в море. Но куда-то исчез радист. Мы его ждем час.
А вот он и появился. Везут на лодке. В стельку пьяного. Причем его не видно. В лодке двое. И вдруг появляется голова радиста. Его задевают локтем, и радист снова плюхается на дно. Как видишь, жизнь не очень веселая. И многие, как дорываются до берега, бегут в пивную, то бишь в ресторан первого разряда «Прибой».
Но в море никто не пьет. Море не любит пьяных.
В последнем письме ты ехидно спрашиваешь: «Знают ли на корабле, кто я?»
В первый же день был и такой вопрос. Но я ответил: «Однофамилец».
Да чем мне хвастать? Уж не футбольным ли талантом? Поездками за границу? Так половина матросов была в загранплавании.
Недавно я узнал, что наш старший механик, очень милый, приветливый дядька, к которому сразу чувствуешь симпатию (он у нас парторг. Необычайно скромный, никогда не показывает своей власти. Просто приятно сделать то, о чем он просит. С ребятами, как с равными), — так вот этот тихий Миша Олегов десять лет был разведчиком. Все годы войны он «работал» на оккупированной территории и в Германии. Какие задания он только не выполнял и где он не побывал! Когда мы встретимся, я подробно расскажу об Олегове. У него пять ранений, три контузии (он взорвал два моста). В общем это человек с потрясающей, исключительной биографией. А сейчас он с нами. Какую только работу ему не предлагали! Но Олегов любит море.
Как я могу перед таким человеком хвастать, что, дескать, и мы были в свое время начальниками, и у нас были деньги, и мы ездили по заграницам…
Когда-то я тебе писал, что мне нравятся наши ребята. Теперь, по-моему, они приняли меня в свой круг. Я было поверил, что понял каждого. Ничего подобного! Вчера я разговорился с мотористом Сеней. Раньше я думал, что этот паренек прямо из училища пришел на море, ничего не знает, ничего еще не видел и поэтому все время молчит. Набирается ума-разума.
Как-то меня прорвало. Решил похвастаться:
— Эх, я помню Будапешт пятьдесят шестого года! Хороший город!
А Сеня вдруг отвечает:
— Мне он не понравился.
— Ты что, был в Будапеште? — Я чуть за борт не скатился от удивления.
— Да. В пятьдесят шестом году. Осенью. Я вел головной танк. Мой лучший друг Виктор Сорока сидел с десантом за башней. Его сшибли очередью с крыши…
Спрашивается: что видел он и что видел я? Так что мне лучше помалкивать в тряпочку.
Срочно заканчиваю письмо. Иначе оно к тебе придет через две недели. Понимаю, что ты этого не очень боишься. Может, была бы рада не получать вообще от меня писем. Ну ладно…
Итак, через пять минут мы уходим в море.
Ты скажешь: «Боже мой, как это шаблонно: в море искать романтику, забвение от любви. В миллиард первый раз».
Это неверно.
Здесь тяжелый труд, будни, никакой романтики и непрерывная борьба с морем.
Здесь суровый край. Волны искалечили, искромсали скалы, раскололи их на мелкие обглоданные куски, сиротливо чернеющие в полосе прибоя. И даже там, наверху, сосны стоят, повернувшись к морю спиной».
ВТОРОЕ
«Пять дней мы болтались по городу. Пять дней я ждал чуда. Твоего письма. От меня шарахались почтальоны.
За что ты меня изводишь? Лень написать пару строк? Или так занята? Не слишком ли ты задаешься, Лена? Я все-таки Игорь Серов, а не пудель Миша с четвертого курса!
Я решил тебе не писать, пока не получу ответ на два последних письма. И это письмо я не отошлю. Я возьму его с собой.
Три дня тому назад погиб один сейнер. И сейчас на море волнение, но тогда что творилось!..
Первые вести с погибающего сейнера были паническими: «Пришлите самолеты, снимите людей…» Тральщики, что направились к нему, явно не успевали.
Но в такую погоду ни один самолет не сядет.
Однако следующие радиограммы становились все более спокойными, деловыми. Последняя радиограмма была такой: «Передайте привет родным».
А, кажется, Киплинг говорил, что среди нас есть лгуны, и немало воров, и никто из нас не герой…
Штурман предлагает мне в последний раз пойти поужинать в «Прибой»: «Там такая селедочка!» Что ж, Соколова, штурман всегда говорит дело!
* * *
В тот поздний час, когда мы покидаем порт, я снова думаю о тебе. Синий туман спускается в бухту с темных крутых гор. Город спрятался за неровной сеткой веселых огней. По масляной, густой воде проскользнул катер-светлячок. Остались позади настороженные тральщики, стадо сейнеров и неуклюжий, насосавшийся нефти танкер. Впереди серая, едва заметная полоска — мол.
