— Теперь у меня ничего нет, — сказал с грустью Мишанин, видимо, так и не отыскав никакого логического перехода.
— В каком смысле?
— Ни квартиры, ни дачи, ни машины, ни библиотеки…
— Вас обокрали? — глупо спросил я, ибо квартиру украсть невозможно.
— Хуже.
— Как понимать «хуже»?
— Вор из квартиры берет то, что находит, а у меня взяли на много лет вперед и мою будущую зарплату.
— Ничего не понимаю.
— Ежемесячно высчитывают пятьдесят процентов оклада.
— Тогда по порядку.
Он вытер запотевшие стекла, обнажив близорукие голубые глаза. Их светлая беспомощность, дряблость щек, покорный стланик волос и слабеющий голос вызвали во мне внезапную и короткую жалость; короткую, потому что долгая, постоянная жалость лишь повредит допросу.
— Когда умерла мама, я оказался в жутком одиночестве. Близких друзей нет, на работе держался особняком. Сейчас, знаете, в моде всякие объединения. Мне посоветовали сходить в одно общество. Что-то вроде психологической группы. Называлось «Слияние».
— Странное названьице.
— Слияние душ. Я туда один раз сходил. Дело не в этой группе… Там познакомился с Мироном Яковлевичем Смиритским. Вот он все у меня и забрал.
— Прежде всего кто он, Смиритский?
— Теперь уж и не знаю.
— Кем он был тогда, когда вы это знали?
— Что-то по сбыту или снабжению, но, по-моему, окончил философский факультет. Мирон Яковлевич лечит модным сейчас биополем.
— От чего лечит?
— От душевного дискомфорта.
— Ага.
Я ничего не имею против биополя, подчас мне кажется, что человечество погибнет не от ядерной войны и не от энергетического кризиса, не от перенаселения и не от парникового эффекта, а от какой-нибудь умопомрачительной моды, которая в один из случайных дней обуяет людей. Я вот помянул три классических мотива преступлений и добавил четвертый… Пожалуй, есть причина краж и убийств весомее, чем наркотики, — мода. Семнадцатилетний паренек, душа общества и спортсмен, лезет на балкон четвертого этажа, чтобы украсть кроссовки; двое нападают на девушку — нет, не насилуют и не трогают сумочку с деньгами — а снимают джинсы; трое врываются в квартиру, ударяют хозяина ножом и не берут ни золота, ни мехов, ни денег — только видеомагнитофон. Теперь вот биополе
— Избавил вас Смиритский от душевного одиночества?
— Представьте себе, избавил.
— Как?
— Голосом и прикосновением рук.
— Что же в его голосе?
— Он говорит простые слова, а они входят в человека помимо сознания. Как в легком сне, хотя и не спишь. Его слова становятся твоими мыслями.
— Ну а руки?
— Пальцы у Мирона Яковлевича эластичные и прохладные, как тропические лианы.
— А вы их щупали?
— Пальцы Мирона Яковлевича?
— Нет, тропические лианы.
— В ботаническом саду.
— И что он этими лианами, то есть пальцами, делает?
— Видите на щеке пятнышко? — он показал на светло-бурую отметину. — Была родинка чуть ли не с двухкопеечную монету. Мирон Яковлевич прикоснулся и сжег.
— Чем?
— Биополем. А однажды при всех взял в руки стакан с водой, минуту подержал, и вода закипела.
— От чего же?
— От биополя.
— Видать, оно в двести двадцать вольт, — предположил я.
Допрос оборачивался фарсом. Мишанин подал в прокуратуру жалобу на гражданина Смиритского; теперь я слышал явные нотки восхищения тем, кого он хотел привлечь к уголовной ответственности.
— Итак, Смиритский вас вылечил… Надо понимать, взял за это квартиру, машину, дачу и половину зарплаты вперед? — спросил я с заметной долей угрюмости.
— Не сам.
— А кто?
— Он подослал женщину.
— Какую женщину?
— Веронику.
Ну да: деньги, вино и женщины. Деньги в виде дачи с машиной были, женщина появилась, теперь жди вина.
У меня припасено много определений следственной работы. Хотя бы такое: расследование это приведение хаоса к ясности. Как из горы наколотых дров сложить четкую поленницу. И я люблю ее складывать, люблю копаться в психологических тонкостях и разматывать нити, скрученные жизнью. Но увольте меня от хитросплетений дураков.
— Дальше и подробнее, — буркнул я.
Худое качество: за столько лет работы не научился скрывать своего отношения к тому, что слышу на допросе. Добро бы это отражалось только на моем лице или в полуслышимых междометиях. Нет же, я вставляю реплики или начинаю спорить в открытую. Впрочем, такое ли уж дурное? Сколько раз эти разговорные схлесты давали плоды вернее, чем тактические ухищрения, рекомендованные учебниками криминалистики.
