Я глубоко вздохнул и поднял голову, чтобы увидеть, что же происходит. Три взгляда скрестились на мне. И в памяти проступила картина из юности… Казахстанская степь, ночь, три наших геологических машины полукругом затормозили перед зайцем, стоявшим в перекрестии света шести фар — он не мог шелохнуться от небывалого ужаса. И ни один из наших заядлых охотников не поднял винтовки, потому что это была не охота, а убийство.
Я вновь опустил взгляд в столешницу, в свое кривое отображение. Словно я плачу — там, в полированной столешнице. Впрочем, Лида говорила, что у меня плачущие глаза.
— Почему не отвечаете?
— Нет, с сестрой Смиритского в интимных отношениях не находился.
— И не знакомы?
— Знаком.
— На квартире ее посещали?
— Посещал.
— Зачем?
— У нее мебель ходит.
— Как ходит?
— Полтергейст, — бросил я почти отчаянно.
Честный человек не умеет защищаться, поэтому его должна защищать сама правда.
— Итак, — прокурор города вздохнул, — ни на один вопрос вы не дали вразумительного ответа. Предлагаю Рябинина от всех дел отстранить и назначить служебное расследование.
— Согласен, — поддержал начальник следственного управления.
— Сергей Георгиевич, — прокурор смягчил голос до тона, которым говорят с уже осужденным. — Хотите что-нибудь сказать?
— Карма, — буркнул я и пошел из кабинета по длинной ковровой дорожке.
Второй день я сидел дома. Что делал? Не знаю. Впрочем, делал вид, что ничего не случилось, мне не обидно и жизнь продолжается.
Пожалуй, первый день я мысленно отвечал на вопросы прокурора города, а потом мысленно отвечал самому себе, почему я на них не ответил прокурору города в его кабинете. Впрочем, как ответить? Хотя бы про «чайную розу»?… Сказать, что мне не понравились пикалевские гости и поэтому я с ней улизнул; что не в моих правилах бросать женщину посреди улицы — тем более ту, которой тоже не понравились пикалевские гости; что без любознательности нет следователя, ни человека; и глупо, не посмотреть ходящую мебель.
За окном уже второй час подряд сыпалось нечто среднее меж дождем, градом и снегом. Небо так набухло этим нечто, что я включил настольную лампу. И приемник, чтобы не так одиноко было ходить по комнате.
Я всегда боялся одиночества. Теперь получил его как бы в чистом виде — некуда идти и никому не нужен. Впрочем, не есть ли это удел каждого, не одинок ли человек, потому что одной душе никогда не пробиться к другой сквозь заслон характера, натуры, воспитания, настроения?… А Лида? Я испугался: как же можно быть одиноким, когда есть Лида? Испугался и тут же успокоился: я одинок и с Лидой, потому что мы с ней не два разных человека, а один — нам одиноко синхронно.
В передней зазвонил телефон. Я не сомневался, что это она, мое второе одиночество. Звонила каждый час.
— Сережа, что делаешь? — спросила она веселым голосом, показывая, что ничего не случилось.
— Намереваюсь попить чаю;
— Попей, Сереженька. Это что, а вот у нас…
— Как понимать «это что»?… — перебил я.
— Вообще, про жизнь. Так вот у нас доктора наук, умницу, энергичного, отправили на пенсию и на его место поставили дурачка, но молодого.
— Лида, я не доктор наук, и меня не отправили на пенсию.
— Потом еще позвоню, — улизнула она от ответа.
Разумеется, я верил в истину, правду и справедливость; верил, что в деле со Смиритским все станет на свои места. Но я и знал, что ничего так трудно не дается человечеству, как поиски истины. Сколько притч и сказок, когда впустую ищут правду… И я догадываюсь, почему истина постоянно ускользает… Потому что людей больше привлекает счастье, а не истина. Счастья ищут, счастья. А счастье с истиной — родственники дальние.
Впрочем, опровергнуть клевету Смиритского — поиск истины? Элементарная и добросовестная проверка, в которую я верил. Точнее, верил мой интеллект. Сердце же… Стоит ли обращать на него, на обиженное, внимание? Да вот ученые нашли, что не одно оно работает: ему помогает вся наша мускулатура, вены и артерии; оказывается, у человека более шестисот тысяч периферических сердец. Правда, болит, ноет, щемит, падает, обливается кровью и любит — одно.
Какого черта я расхаживаю по комнате и проворачиваю в мозгу картинки со Смиритским и прокурором города? Почему я переживаю, если мой интеллект убежден в правоте? Не есть ли человек продукт борьбы сознания с чувствами?
