Ich wiel, du wilst, er will, sie volen.
В конце концов это издевательство прекратили, и мы спустились на пляж.
Слава богу, Альхен был один.
Я побросала сумки на самый дальний от него лежак. Папаша удалился в сортирную даль.
– Террор? – спросил Гепард, осторожно передвигаясь вдоль бетонной стены, хищно поглядывая на удаляющуюся папашину спину. Мне вдруг захотелось вмазать ему хорошую звонкую пощечину. За этот нагловатый иронично-учтивый взгляд.
Я вздохнула, развела руками, отбросила в сторону немецкий учебник, который закрывал собой мой купальник в сумке, и развела руками:
– Террор…
– А почему тебя так удерживают? – смотрит прямо и дружелюбно. – В чем же ты так провинилась?
– А… – Я перевернулась на живот, упершись подбородком в сложенные руки. Хитрая улыбочка. Начинаю погружение в марево лжи: – Ты даже представить себе не можешь, что я там дома учинила…
– Прямо-таки не смогу?
– Ну… у меня есть мальчик, но моя юная душа лежит, кажется, к чему-то другому. Ну, ты понимаешь?
Он с интересом посмотрел мне в глаза и продолжил умиленно улыбаться.
– И меня подстерегла полная неудача. Нас застукали. Был грандиозный скандал, и теперь меня держат на коротком поводке.
Мы очаровательно хихикнули.
Из-за лодочной появился papan.
Альхен изворотливым пресмыкающимся рванул прочь от меня, почти на корточках, лоснясь загорелой спиной. Я вздохнула и, уткнувшись носом в надувную подушку, старалась ни о чем больше не думать. Я была снова самой несчастной, самой несправедливо заточенной жертвой родительского террора. Пожилой любовник… какие-то извращенные отношения… И не хочу я ничего другого. Да, будущее для меня потеряно…
Я поплелась купаться.
– Тебе какой купальник больше нравится? Этот или раздельный? – Я была в сплошном черном. Несмотря на закрываемую площадь, он очень даже красил меня. Реплика мамы во время вечерней весенней прогулки по Крещатику, когда я была в этом купальнике и джинсах: «Неужели тебе приятно чувствовать на себе похотливые взгляды всех этих мужиков?» А мне ее слова показались комплиментом.
Так вот, я остановилась перед сидящим в позе лотоса Аль-Гепардом. Он внимательно посмотрел на меня, потом кивнул на зажатые в руках зеленоватые тряпочки:
– Тот. В нем ты совсем голая.
Я одобрительно кивнула.
– Мне он тоже больше нравится.
– Женщины делятся на две категории: одни, которые выглядят лучше одетыми, а другие – раздетыми. Первая, вообще-то, мне нравится больше.
– Это, наверное, мой тип, да?
– Наверное.
После купания я стояла под раскаленной бетонной стеной и сохла. Иначе нельзя – будет ньюмония. Потом пошла снова переодеваться и «порезаться в карты с девчонками».
Черта-с-два. Как только я села на привычное место на бетонном заборе, отделяющем пляжи от скалы, Альхен пересел на лежак прямо под нами и обратился ко мне, играя солнечным бликом на дужке темных очков:
– Можно тебе комплимент сказать?
Я быстренько положила карты и посмотрела на него сверху вниз, уютно положив личико на согнутые колени, обхватив их обеими руками.
– Ну?
– Грудь у тебя красивая, очень…
Я поморщилась:
– Да, мне это вообще-то многие говорили.
Танька вела себя так, будто ничего особенного не происходило, и терпеливо ждала, когда я буду ходить. Мы играли со смешным апломбом, швыряясь словечками типа «взятка», «каре», «заказ», значения половины которых просто не знали.
Он лежал у моих ног. Я вела привычную послеобеденную пляжную жизнь. Просто сидела в капкане этого взгляда.
Проиграла Тане два раза.
Не могу понять, чего мне от него надо. Сложный внутренний мир подростка. Вся моя душа орет о том, что «вон он лежит, подойди, скажи хоть что-то». А весь азарт этой моей южной игры состоит как раз в том, чтобы не говорить ему вообще ничего…
– А можно тебе тоже комплимент?
– Конечно.
– Если бы не ты, – я лукаво ухмыльнулась, – ну… просто спасибо тебе. Ты меня вдохновляешь. Если бы не ты, то моя жизнь была бы совсем другой… и я бы никогда не стала такой, как сейчас.
Он улыбнулся. Искренне и как-то очень просто. С ним было хорошо, по-родному.
– Ну, как ты, львенок?
Неужели он не нашел других слов?
