А разве качество моей работы не заслуживало подношений? Я была и правой и левой рукой нашего президента. Я совмещала управление развитием и маркетингом на улице Миромесниль. Я создавала агентства недвижимости, определяла программы, заключала сделки и контролировала стройки. Мои шутки вызывали взрывы хохота. Высмеивание недостатков других позволяло мне сиять еще ярче. Не отдавая себе отчета, я стала властной и капризной — обычные черты преуспевающих руководителей. Меня опьяняла поддержка человека, которого даже равные возносили до небес.
* * *
По вечерам, после работы, Элка писала биографию Франка Мериньяка, и таким образом благодетель всегда был с ней. Легенда Мелкого Беса возбуждала всеобщее любопытство. А биографию писала не простая женщина, каких множество в сфере недвижимости. Она больше походила на мастера слова, чем на чемпиона по заключению сделок. Высокая, с короткими волосами и бледным лицом, в узких брюках для верховой езды и кожаной куртке, Элка походила на маленькую жорж-сандовскую девочку — «полное культурное исключение».
Тони, мануальный терапевт, занимающийся моей реабилитацией (на стороне ампутации распухшее плечо походит на окорок), был бы рад услышать, что теперь у меня есть цель — что-то, придающее смысл моей жизни. Однако я не скажу о дневнике ни Тони, ни самому «мистеру Вильжюифу», которому и обязана этим трудом. Это извращенные, убийственные заметки. Теннесси Уильямс сказал: «Творчество — это акт жестокости». Своим дневником я морально уничтожу бывшего отца, а это не пустяк.
Я никому не расскажу о своем плане. При мысли рассказать кому-нибудь о себе меня передергивает от отвращения. Рак — это внутренняя катастрофа. Невидимая бомба, засевшая в груди с попустительства жертвы. Я террорист-смертник, обвязанный взрывчаткой. Я камикадзе.
Больной раком организм — предатель, предавший сам себя. Как объяснить этот феномен исследователям из Вильжюифа? Рак — это гражданская война в теле.
* * *
В детстве Элка считала доблестью подавлять желание мочиться. Мочеиспускание недопустимо для дочери Мод! Она сжимала ноги, чтобы источник иссяк, и так терпела, гордясь тем, что подвиг с каждым разом длился еще дольше; ее идеалом было вообще не испускать жидкость. В конце концов струя брызгала на школьную форму, ручеек ее поражения стекал на белые носки.
Уже больная раком, Элка вспоминала эти тайные стирки. Когда дальнейшее полоскание становилось бессмысленным, писунья зарывала белье под кустами. Эти похороны стоили ей таких слез, будто она предавала земле частичку себя. Жизнь казалась вечной зимой. «Господи! Пусть обрушатся с небес славные милые вороны», — повторяла маленькая вдова. Когда Элка поведала эту не самую блистательную главу из своей истории д-ру Жаффе-Вильжюифу, он успокоил ее.
— Ваша серьезная патология — следствие разрушительного общения с матерью.
— Моя мать умерла.
— Тогда тем более.
* * *
В Париже на каждом званом вечере для нее был поставлен прибор. Вместо того чтобы ехать на эти празднества, Элка уединялась и писала биографию. Ее перестали стеснять редкие появления в свете. Зная, что приглашена всюду, она не ездила никуда. Каждый вечер у здания Франс-Иммо ее ждала машина от Клуба деловых людей. Деловая женщина раскладывала на диване папки, за стеклом дрожали огни Парижа. Их отблеск плясал на ее щеке: Элка и Париж были одним целым. Ей принадлежала жизнь и город, не доступный труженикам, пусть даже богатым. В Париже не деньги открывают двери — надо обладать властью или талантом. У Мериньяка было и то и другое. Свою славу он отдал Элке в обмен на ее покорность. Элка же могла окутываться этой славой на свое усмотрение: Франка никогда не волновало, что она пользуется славой, доставшейся ей рикошетом.
Из едущего по набережным такси она смотрела на Сену. За стеклом кипел Париж, и она была частью этой жизни, она была самой этой жизнью. О других она никогда не думала.
Другие пусть выкручиваются сами.
Однажды наступил провал. Несправедливый и неожиданный, как все провалы. Некий маркиз позарился на мою должность. Нашли благовидный предлог: я защитила от увольнения беременную телефонистку, в приступе слабости забыв золотое правило предприятия — цель оправдывает средства. Франк публично обвинил меня в «бабьей сентиментальщине». Мне припомнили выходные, которые я предоставляла секретаршам, и слишком маленькую дистанцию, которая установилась между руководством и мелкими служащими.
