— Прохазка, вы сказали мне, что думаете. А теперь я скажу вам как одному из моих самых храбрых офицеров, что я думаю обо всем этом. Я думаю, что монархия не переживет еще один год войны; не переживет его в нынешнем виде, даже если завтра наступит мир. Моя главная задача как императора — при помощи переговоров покончить с этой отвратительной бойней, если понадобится — то и без Германии, а потом приступить к осуществлению радикального реформирования нашего государства. Ваши сегодняшние слова лишь подтверждают, что это верное направление. Но прежде чем вы уйдёте, — он взял со стола объёмистую папку, — я хотел бы обсудить с вами ещё кое-что. Когда мы встречались с вами в Хайденшафте в августе, разве мы не говорили, пусть и кратко, об обстоятельствах вашего перехода со службы на подводной лодке в австро-венгерские ВВС?
— Осмелюсь доложить, да, говорили, ваше императорское величество, — ответил я, думая про себя — будь я проклят, он всё-таки не забыл...
— Что ж, я сдержал своё слово и поручил барону Лерхенфельду разобраться в деталях этого дела. В результате его расследования, а также, мне следует добавить, после петиции морских офицеров и вашего прежнего экипажа, я пришёл к заключению, что произошла серьёзная ошибка. Кроме того, с удовольствием сообщаю, что появились новые обстоятельства, заставляющие усомниться, была ли вообще торпедированная вами у Кьоджи той ночью субмарина германским минным заградителем. Я узнал, что в августе у мыса Галлиола села на мель итальянская подлодка, и когда её экипаж взяли в плен, некоторые спрашивали, отправят ли их в тот же лагерь, что и моряков с "Ангильи", которая покинула Венецию ночью 3 июля, и с тех пор о ней ничего не слышали. Короче говоря, Прохазка, я полагаю, что дело германского флота против вас, которое и прежде было шито белыми нитками, теперь полностью лишилось оснований. Скажите, вы хотели бы вернуться на подводный флот или предпочитаете продолжить лётную службу?
Я ответил, что готов служить своему императору и отечеству на земле, на море или в воздухе, но считаю, что мои способности было бы лучше использовать для прежней службы, чем для кружения над конвоями.
— Что ж, отлично. Военно-морское командование сообщило мне, что ваш прежний экипаж с подлодки U13 сейчас оказался на берегу, после навигационной ошибки их капитана. Ну, Прохазка, как насчёт того, чтобы соединиться с ними на борту одной из наших новейших субмарин, которая сейчас комплектуется на морской судоверфи в Поле?
Аудиенция окончилась, мы пожали друг другу руки, и я ушёл, унося с собой чувство, которое и по сей день со мной — что, если бы старый император сделал доброе дело и умер бы, например, в 1906 году, и если бы Франц Фердинанд уже скончался от туберкулёза (это чуть было не случилось в 1893-м), тогда, возможно, с искренним и молодым Карлом в роли императора и короля, а за ним, году эдак в 1950, императором Отто, Австро-Венгерское государство могло бы по-прежнему существовать и сегодня, трансформировавшись из неустойчивой и неуклюжей самодержавной монархии в неустойчивую и неуклюжую конституционную монархию. Да, возможно.
Я официально вернулся служить на австро-венгерский подводный флот в канун рождества 1916 года. В ВВС я прослужил ровно пять месяцев, хотя казалось, что намного дольше. Я сдал летный комбинезон, снял авиаторские лычки с куртки и с тех пор никогда не летал, разве что пассажиром. События моей краткой, но беспокойной карьеры летчика Габсбургского дома вскоре остались позади, потом постепенно стерлись из памяти под грузом всех последующих лет и событий.
А как же Франц Нехледил, мой пилот? Суд и расстрел мятежников что-то перевернули в нем, как мне кажется. Он стал великим чешским патриотом и дорос до звания генерала в Чехословацких ВВС в 30-е годы. После 1939 года он остался в Праге и с самого начала принимал активное участие в чешском сопротивлении, совершив в 1941 году попытку убить рейхспротектора Гейдриха.
Гестапо задержало его в октябре того же года. Он слишком много знал об организации Сопротивления, и в гестапо это понимали. И все же он, кажется, держал рот на замке десять ужасных дней, выдержав самые страшные пытки, пока не умер от сердечной недостаточности. Не могу сказать точно, но я предполагал, что он мучился от воспоминаний о том, как он способствовал смерти двух своих соотечественников четверть века назад. Но он никого не выдал, а когда гестапо арестовало его приятелей-заговорщиков два дня спустя, то лишь потому, что кто-то донес на них за деньги.
