Двойные мосты Венисаны - страница 10

Увы, этот вечер – плохой вечер: чем ближе Агатина Четверка подходит к Худым воротам, тем яснее, что ворота открыты и к ним тянется цепочка дрожащих мужчин и женщин, подталкиваемых солдатами. Вот они уже совсем рядом; вот они уже почти слева от Агаты; вот Агата все-таки закрывает глаза и начинает считать шаги – пятьдесят шагов и все это будет позади, держись, Агата, держись, Агата, держись, Агата, – и вдруг происходит что-то очень странное и неожиданно приятное: горящие уши Агаты и ее чешущуюся под шапкой голову овевает ледяной ветер. Это так странно, что Агата даже не сразу хватается за голову: она несколько раз озирается, пытаясь понять, что произошло, и тут вежливая, воспитанная, никогда даже не смеющаяся с открытым ртом Ульрика вопит во весь голос:

– Отдай! Отдай, скотина! Отдай, подонок!..

Агата вдруг видит белое-белое пятно, реющее в темном воздухе прямо перед воротами в Венисальт: ее шапка, белоснежная шапка из перьев габо теперь натянута до самых ушей на голову какого-то изможденного человека в разорванной военной форме, с разбитыми в кровь губами; он не смотрит на Агату, он изо всех сил прячет глаза и крошечными шажками продвигается вперед, зажатый между двумя другими осужденными. Агата вдруг думает о том, что он и сам еще недавно мог осудить кого-то на вечную высылку в Венисальт: если ловили человека, подозреваемого в дезертирстве, его должны были судить первые попавшиеся солдат, монах и прохожий и за тринадцать минут решить, какой судьбы он заслуживает; может, и этот измученный человек с запавшими глазами был в такой тройке, – а теперь Ульрика висит у него на рукаве и визжит, переполненная ненавистью, которой Агата в ней и не подозревала, и очень понятно, что движет Ульрикой вовсе не страх за Агатины мерзнущие уши. Голова Ульрики запрокинута, спина выгнута, и она похожа на ундину в зеленой палате, куда Агата однажды случайно заглянула в поисках брата Мартина, который должен был выдать ей шпагат для подвязывания стеблей: к гладкой блестящей голове этой ундины были приклеены маленькие присоски с проводами, что-то трещало, спина ее была выгнута в страшном напряжении, зубные пластинки вибрировали, жабры трепетали, глаза вылезли из орбит, а сестра Алина, держа в ладонях длиннопалую перепончатую ладонь ундины, сведенную судорогой, говорила сестре Аделаиде, стоявшей у зеленого аппарата с длинными рычагами: «Пусть бы ей, бедняжке, помогло, уж очень она мается по ночам». Она и правда страшно кричала по ночам, эта ундина, хотя однажды, когда ундину еще не перевели в отдельную комнату в самом конце Третьего луча, чтобы она не будила других больных, Агате, лежавшей без сна, показалось, что ундина не кричит, а поет, только песня эта очень непривычная; но слышать, как вопит нежная воспитанная Ульрика, было еще в сто раз непривычнее – и гораздо страшнее.

– …из-за вас, подонков! – кричит Ульрика, прыгая и пытаясь одной рукой сбить шапку Агаты с головы этого несчастного человека, а другой рукой цепляясь за его вырывающуюся руку. – Из-за вас! Если бы не вы, подонки, трусы, война бы уже кончилась! Предатели, подонки! Отдай шапку, скотина! Ты не имеешь права! Сдохни там, в Венисальте! Замерзни там насмерть!..

– Оставь его, Ульрика, – вдруг тихо говорит Мелисса. – Пусть у него будет шапка.

Но Ульрика ничего не слышит, она продолжает подпрыгивать – нелепо, как куколки, изображающие Разноглазого Канцлера в праздник святого Лето, – после того, как святой Лето сверг канцлера, ударив его по правой щеке, канцлер стал, как и сам святой Лето, разноглазым, да еще и скрюченным на левый бок: так он дальше всю жизнь и подпрыгивал, вот совсем как сейчас Ульрика. Дезертир, мелкими шажками двигаясь вперед, вяло отбивается локтем от ее руки, вцепившись бледными пальцами в Агатину шапку, а Ульрика все кричит и кричит:

– Ненавижу вас, подлых гадов! Ненавижу из-за вас возиться с ундами! Ненавижу ундов! Вы трусы! Вы должны были их всех поубивать! Они нас ночью всех перебьют, прямо в госпитале, пока мы спим! Пусть ты в Венисальте поскорее свихнешься от зеленого воздуха! Пусть вы все поскорее там свихнетесь! Предатели! Гады, гады, гады!..