Оливия нахмурилась, как всегда, когда имела неосторожность вспомнить тот злополучный день рождения.
Реймонда к тому моменту уже давно не было, и родители оправились от первой острой боли утраты. Жизнь продолжалась, и отец заявил, что, хотя эта боль останется с ними навсегда, они должны научиться принимать неизбежное.
Оливия полагала, что это правильно, хотя ни на миг не забывала о клятве, которую дала себе после смерти Реймонда. Она изо всех сил старалась не добиваться любви и тепла, которых ей всегда не хватало. Но постоянно ее решимость ослабевала. Возможно, миссис Крамп была не так уж права…
За несколько недель до дня рождения Оливия решила спросить, не может ли она устроить настоящую вечеринку по поводу своего двенадцатилетия, и родители охотно согласились.
Полная радостных ожиданий, Оливия составила список друзей, которых хотела бы пригласить: все ее одноклассники из дорогой частной школы и кузина Маргарет.
А потом, за четыре дня до праздника, Джо Франклин объявил, что должен уехать в Нью-Йорк.
— Но ты пропустишь мою вечеринку, — захныкала Оливия.
— Вечеринку? — удивился Джо. — Ах да, конечно. Не беспокойся, я постараюсь успеть.
Оливия поверила ему и успокоилась, несмотря на то, что мама проводила в постели почти все время после его отъезда и ни с кем не хотела разговаривать.
Утром в день своего рождения Оливия проснулась с чувством какого-то звенящего нетерпения и подскочила, чтобы успеть одеться до того, как придет мама и велит не надевать парадное голубое платье до вечера.
Но ей не стоило так волноваться. Мама не пришла, а когда Оливия кинулась ее разыскивать, миссис Кавендиш, экономка, сказала, что мама ушла по магазинам вместе с миссис Крамп. И никакой вечеринки не планировалось. Как сообщила миссис Кавендиш, миссис Франклин даже не взглянула на список гостей и, уж конечно, не озаботилась рассылкой приглашений.
В тот вечер Оливия не спустилась к обеду, а когда миссис Кавендиш послала за ней, сказала, что не голодна и неважно себя чувствует.
Позже мама заглянула к ней спросить о самочувствии, но выглядела при этом более раздраженной, чем обеспокоенной, поэтому Оливия ответила, что все в порядке. Когда же отец не вернулся даже к полуночи, Оливия улеглась в постель и плакала, пока вся подушка не промокла насквозь.
Слыша ее рыдания, Фантом открыл дверь и забрался к ней в постель. Остаток ночи она провела, обнимая его мохнатую шею.
Оливия пожала плечами. Она не нравилась Люку — велика беда. Давным-давно она оставила попытки завоевать чье-либо расположение. И в конце концов, стремление нравиться самой себе было гораздо более безопасно — это не причиняло боли. Но так или иначе она должна заставить Люка увидеться с ней еще раз, и первое, что необходимо для этого сделать, — попросить прощения. Это будет довольно легко.
Подождав минут двадцать, она полистала телефонную книгу, затем сняла трубку и набрала номер.
— Да? — услышала она глубокий мужской голос.
— Люк?
— Да.
Определенно, он был не слишком общителен.
— Люк, это Оливия Франклин…
На том конце провода повесили трубку.
Черт! Он не хочет с ней разговаривать. Ну и что теперь?
Подождав немного, Оливия попробовала набрать номер еще раз. С тем же успехом, что и в первый.
Полтора часа спустя она вызвала такси.
Дом Люка выглядел не слишком представительно. В этом районе Ванкувера располагались дорогие красивые дома, но эта пятиэтажная коробка явно к ним не относилась.
Оливия нажала кнопку домофона:
— Это Оливия. Могу я войти?
— Нет. Убирайтесь прочь.
Домофон выключился. Оливия нажала кнопку еще раз и не отпускала.
— Я сказал «убирайтесь прочь», — повторил Люк.
— Не вешайте трубку, — взмолилась она. — Я пришла извиниться. И принесла вам кое-что.
— Мне не нужны извинения. И вообще ничего не нужно.
Оливия готова была нажать кнопку в третий раз, но тут подошел какой-то молодой человек и открыл ей дверь.
В комнате Люка работал телевизор, и, судя по всему, хозяин не расслышал стук в дверь. Она постучала снова, на этот раз более настойчиво, и наконец дверь распахнулась.
Оливия тут же просунула ногу в образовавшуюся щель.
