Дворянство, власть и общество в провинциальной России XVIII века - страница 44

, крупное помещичье землевладение в Башкирии фактически так и не сложилось. В окрестностях Уфы насчитывалось всего 100 помещичьих деревень с 1473 крестьянами, где на каждого из помещиков приходилось от 1 до 8 дворов, а число душ в самом большом поместье составляло всего 33 крестьянина и дворовых^>{296}. Уфимское дворянство, выросшее на базе служилого землевладения и запретов и ограничений на отчуждение башкирских земель, в массе своей оставалось мелкопоместным и относилось к самым низам российского дворянства, не имевшим никакого политического веса.

Русское население практически не проникло внутрь Башкирии: к середине 1730-х годов во внутренних районах Башкирии существовали лишь Соловаренный (Табынский) городок, построенный в среднем течении реки Белой в 1684 году и разрушенный в ходе восстания 1704–1711 годов^>{297}, и Сакмарск, основание которого около 1720 года вышедшими из Сибири казаками на путях, связывавших эту территорию с Центральной Россией, вызвало многочисленные протесты башкир и активные попытки его военной ликвидации^>{298}. Поэтому и российское дворянство Башкирии не имело под собой прочной почвы в виде массовой российской крестьянской колонизации, сосредотачивалось преимущественно на окраинах заселенной башкирами территории, было достаточно сильно зависимо от башкирской верхушки и в определенной мере интегрировано в башкирские структуры.

Иван Кириллович Кирилов[64] отмечал в 1730-е годы крайнюю скудость основной массы русского служилого населения в Уфимском уезде, вынужденного вследствие этой скудости работать в услужении у воевод: «…самые служилые люди […] те ни лошадей к службе, ни ружья собственного годного иметь не могут, и в такую мизерию приведены, как крестьяне — что ни заставят, то на них делают; куда хотят, туда посылают; сено косят, в денщиках дворяне лошадей и дворы чистят, огороды копают…»^>{299} О собственно дворянстве Кирилов выразился еще образнее: «…из лучших уфимских дворян и половина не сыщется, которые б были не лапотники»^>{300}. В этих условиях немногочисленное российское дворянство в Башкирии не могло отличаться высоким уровнем корпоративной сплоченности и сознания сословного единства. Оно оказывалось нередко в определенной экономической зависимости от башкирского населения, зачастую арендуя земли и промысловые угодья у башкир, а потому было глубоко втянуто в хозяйственную систему Башкирии и почти поголовно свободно владело башкирским языком^>{301}.

Таким образом, несмотря на почти 180-летнее нахождение под властью России, башкиры к началу 1730-х годов оставались почти полными хозяевами собственной территории, а немногочисленная российская дворянская корпорация находилась здесь скорее на положении «национального меньшинства», не обладая, в отличие от смоленской шляхты, какими-то особыми правами и привилегиями. Петровские реформы практически не изменили на первых порах ее статуса и положения. Как выразился в одном из устных выступлений Б.А. Азнабаев, правительство фактически «пожертвовало уфимской дворянской корпорацией» в угоду своим более значимым интересам — несмотря на то что эта корпорация была почти исключительно русской по своему составу.

Это лишний раз предостерегает нас от упрощенных оценок правительственной политики на национальных окраинах, определявшейся более сложным набором компонентов, чем просто игнорирование прав местного населения в угоду русскому — примитивный «колонизаторский» комплекс, в реальности не существовавший.

В политике по отношению к уфимской служилой корпорации русского дворянства, как и в политике в отношении смоленской шляхты, «национальная» линия не была главной: скорее здесь превалировали интересы «пограничной» политики, в которой стабильность окраинного региона и прочность границ были доминирующим мотивом, заставлявшим в первую очередь принимать в расчет не потребности этнически русского населения, а интересы значительных на окраинах национальных автономных групп с их долго сохранявшимися (и охранявшимися) особыми правами и привилегиями.