Герк еще не знал, что в самом потаенном уголке самого себя, в уголке, который можно назвать комнатой Синей Бороды, за дверцей, замкнутой на ключ, в темноте стенного шкафа прибит железный крюк, ожидающий того, кто на нем повесится.
* * *
Поединок Достойных был своего рода ордалией,[2] забытой на протяжении многих веков. Когда ночные стражи предложили возродить эту традицию, всем пришел на память легендарный бой между Руртруксом и Вальдо.[3]
Удивительно, что в такой стране, как Аквелон, где нравы отличались небывалой мягкостью, решили возобновить жестокий обычай. Возможно, Император полагал, что его подданные пресытились любовью и полуулыбками и в тайне жаждут кровопролития. Он заблуждался. Сам того не желая, он запустил механизм страха и жестокости.
* * *
Как это ни странно, в Испании Поединок Достойных был в ходу вплоть до XIX века. Свидетельства тому можно найти в музее Прадо. На одной из картин Гойи он представлен во всей своей свирепой жестокости: двое мужчин, вкопанных по колено в песок, наносят друг другу удары дубинами. Убежать с поля боя невозможно: пока один будет вытягивать ноги из песка, другой снесет ему голову.
В Аквелоне Поединок Достойных издревле проходил на песчаной отмели посреди Устья. Противники — вернее, герои — приплывали сюда на лодке в часы отлива, когда отмель обнажалась. Они зарывали себя в песок по колено, разделенные пространством в длину руки. На поединок отводилось шесть часов — пока вода прибывает. Дрались дубинами. Без свидетелей, без ненависти, без пощады. Когда наступал прилив, вода поднималась воинам до плеч, но обычно к этому времени один из двух уже был сокрушен смертельным ударом либо, потеряв сознание, захлебывался. Тот, что оставался в живых, должен был ждать шесть часов, пока вода схлынет, чтобы высвободить ноги из песка. В течение этого времени он пел в память о погибшем протяжный и прекрасный Гимн Достойных. Иногда, если ветер дул с запада, отзвуки этих песен долетали до берегов Аквелона. И толпа, собравшаяся на берегу, хором подхватывала долетавшие фразы. Люди ждали долго и напряженно — кто из Достойных окажется победителем? Когда вдали показывалась наконец лодка, толпа встречала ее ликованием и все взгляды устремлялись в небо, туда, где горела вечерняя звезда— чистое, тревожащее душу светило, подобное капле расплавленного зеленого золота. Мы называем ее Звездой пастухов, или Венерой, или еще Веспер. По окончании поединка эта звезда должна была получить новое имя и называться именем победителя.
* * *
Лиу сидел перед своей хижиной и ждал. Ему казалось, что дневной свет убывает слишком медленно. Три тени — три синие вестницы ночи — долго дремали у подножия трех высоких ив. Теперь они проснулись и начали потихоньку подкрадываться к хижине. Вот коснутся они ног Лиу — и настанет вечер. И тогда, может быть, следуя старинному обычаю, явится дева и проведет с ним ночь. Он ждал этого мига с нетерпением, в котором перемешались радость и сожаление. Если дева в самом деле придет, то он расстанется со своим детством и никогда больше не будет бродить один по берегу моря.
Тени трех ив меж тем все удлинялись. От Лиу их теперь отделяла совсем узкая полоска.
Вот они у ног Лиу.
По направлению к хижине шла молодая женщина. Сомнений быть не могло. Он вскочил и опрокинул скамейку.
Женщина в изумлении остановилась и улыбнулась.
И тут Лиу узнал ее: это была та самая незнакомка, которую он видел на террасе кафе. Лиу залился краской. Он уже любил ее. Не проронив ни слова, оба вошли в хижину.
Они позволили увлечь себя нежному и яростному порыву, отдались на волю течения, как говорили в таких случаях в Аквелоне. Потом Лиу потянул свою подругу к двери.
— Я хочу посмотреть, все ли еще ночь темна, — сказал он.
Они вышли за порог.
— Ты почувствовала нежное прикосновение? — спросил Лиу. — Это не руки и не губы, это что-то бестелесное.
— Это ветер.
— Может быть, тишина?
— Меня зовут Альтена.
Было уже очень поздно, когда Лиу наконец заснул. Во сне он улыбался. Альтена же не спала. Лицо ее было серьезно, широко раскрытые глаза вбирали в себя мрак. Прежние воспоминания стерлись, в душе воцарилась тишина, готовая к чему угодно. И наконец исчезло острие каменного клинка, который она носила в себе, в потаенном ларце, сияющем золотом и ледяной сталью.
