— Да ну?! — Добродушная физиономия Моряткина расплылась в радостном изумлении, словно он вдруг встретил родственника. И уже совсем по-свойски потребовал: — Где? Когда? Докладывайте!
Смолин рассказал, что в юности, в армии, окончил курсы радистов. Потом временами имел отношение к радиоделу по службе — в геологических экспедициях, в Антарктиде. К тому же он геофизик, с электронной аппаратурой знаком, принципы похожие.
Моряткин обернулся к стоявшему за его спиной ящику радиопередатчика:
— И даже на этой бандуре можете?
— Смогу, наверное. Не сразу, конечно. Надо присмотреться.
— И ключом?
— Позабыл. Но если нужно — вспомню.
— А вдруг пригодится? — рассмеялся Моряткин. — Мало ли что! Вдруг без вас не обойдемся?
Смолин поддержал веселое оживление радиста:
— Если уж не обойдетесь — помогу!
Они помолчали.
— Хотите музыку крутану? На магнитофоне! — предложил радист.
— Высоцкого? — улыбнулся Смолин, вспомнив, как в первый день на судне надрывный голос Высоцкого чаще всего звучал из динамика. — Я знаю, вы любите Высоцкого.
Моряткин изумленно вскинул короткие бровки, будто перед ним оказался провидец:
— А вы тоже? Да?
— Не знаю… Наверное, не так, как вы.
Моряткин опечаленно покачал головой, но его глаза тут же вспыхнули от новой идеи.
— Хорошо! Не хотите Высоцкого, другое покручу. Это уж понравится. Верняк!
Подошел к противоположной стене рубки, где на специальной тумбочке стоял большой стационарный магнитофон, пошуршал перематываемой пленкой, щелкнул кнопкой, и помещение рубки наполнила мелодия — неторопливая, нежная, грустная.
— «Изабэль»! — торжественно сообщил Моряткин. — Поет Шарль Азнавур. Французский шансонье. Может, слышали?
Смолин усмехнулся про себя: это была любимая песня Тришки. Он брал гитару, а Тришка нестойким, робким голосом, неторопливо, раздумчиво — под Азнавура — пыталась рассказать гостям о чьем-то утраченном счастье.
…Я был бы счастлив ласкать твою тень,
Если бы ты захотела
Отдать мне свою судьбу навсегда!
Изабэль, Изабэль, Изабэль…
— У меня была девушка, — сообщил Моряткин. — Очень эту песню уважала.
— Почему была? Расстался с ней?
— Она со мной рассталась. — Радист скривил рот в горькой усмешке. Помолчав, решительно закончил: — Но все равно лучше меня ей никого не найти. Вот так-то.
Азнавур допел свое до конца, но Моряткин не дал песне затухнуть, решительно подошел к магнитофону, снова защелкал кнопками, и баритону пришлось повторять все сначала.
— В Ростове живет… — продолжал радист, словно они и не прерывали разговора. — Верой зовут. Вера Вячеславна. Красивая. На щеках ямочки. Вот вернусь из рейса, спишусь насовсем на берег и подамся в Ростов. Вдруг передумает?
— Увольняться решил?
— Железно! В этом рейсе последняя точка. Уже без тире. — Он показал глазами на стол, где лежала стопка радиограммных бланков. — Видите, сколько сегодня принял? И в каждой «люблю», «целую». Но все на бумаге. Уж такая наша моряцкая доля — любовь на бумаге. А мне хочется, чтоб не на бумаге, а в натуре — и женщина, и любовь, и все такое прочее… Понимаете, не моряк я по душе. Не моряк! Хоть и фамилия вроде бы моряцкая. А я — земледелец. Землю люблю, а не воду. У каждого свое.
Господи! У каждого свое. Оказывается, под его тельняшкой прячется вовсе не морская душа. Море не любит — ну его! Одно беспокойство. Ни дома, ни семьи. Пять лет плавает. Баста. Насмотрелся заграницы. По горло ее теперь. От покойного отца дом остался — владей не хочу, при доме землица, сад добрый. На одной вишне прожить можно.
Моряткин помолчал, в раздумье глядя прямо перед собой в зашторенный иллюминатор.
— Может, и Веру Вячеславну уговорю. А вдруг?!
