Наконец разрешение из Лондона было получено, и «Онеге» радировали из Гамильтона: можете подойти!
Больше всего обрадовался этому известию Крепышин. Он с удовольствием потер широкие ладони:
— Бермудские острова посмотрим! Вдруг на берег пустят?
И тут же предложил Мосину:
— Могу сделать краткую справочку по Бермудам. Основные туристские объекты, главные торговые улицы и все такое прочее. Крутанем по радио для общественности, а?
Мосин нахмурился:
— Мы туда идем не за сувенирами.
Крепышин пожал плечами:
— Ну и что? Главное — идем! Увидим новую территорию, и глупо не воспользоваться этим. Мы должны хорошо знать Мировой океан, театр будущих глобальных битв. Недавно в журнале «Агитатор»…
— Бросьте, Крепышин! — обрезал его помполит, даже не употребив обычного почтительного имени-отчества. — Никаких радиогазет! У нас беда. На Бермуды мы идем не для развлечений.
— Но по крайней мере мы можем использовать этот заход для дела! — вмешался присутствовавший при разговоре Шевчик и слова «для дела» выделил веской интонацией. — Между прочим, насколько мне известно, на Бермудских островах расположена американская военная база. Вы понимаете?
— Понимаю. И что же вы хотите? — хмуро спросил помполит. Складка на его переносице становилась все жестче — с Шевчиком он держал ухо востро.
— Я хочу выполнять свои служебные обязанности, товарищ первый помощник, — медленно, со скрытой угрозой произнес Шевчик. — И прошу создать при заходе в порт Гамильтон все необходимые условия для съемок.
— Но нас пускают в порт лишь для того, чтобы мы сдали больного.
Шевчик широко усмехнулся и выразительно оглядел присутствующих, как бы демонстрируя ограниченность мышления первого помощника.
— Ха, ха! Но мы с вами обязаны быть политиками, уважаемый помполит! Политиками! Уж вы-то это должны понимать как комиссар. Почему снова и снова к этому возвращаемся? Почему?!
— По этому поводу Феликс Дзержинский говорил… — попытался вмешаться в разговор Крепышин.
В глазах помполита остро вспыхнул гнев.
— Я не знаю, что говорил по этому поводу Феликс Дзержинский, — холодно процедил он. — И вообще полагаю, что Дзержинский по этому поводу говорить ничего не мог, потому что он не подплывал к Бермудским островам. Знаю одно: если вам делают любезность и пускают в свой дом, непорядочно в этом доме без разрешения хозяев заглядывать в их сундуки и чуланы. И не ссылайтесь на высокую политику. Политика должна быть порядочной. По крайней мере наша политика.
Он в упор взглянул в лицо Шевчику:
— Так я понимаю ее как комиссар. И решительно против всяких съемок исподтишка. Обращайтесь к капитану, если он разрешит…
Мосин пошел прочь, и шагал он впервые не вразвалочку, с ленцой, а широко и сердито.
— Каков! — Шевчик выразительно взглянул на Смолина, вроде бы апеллируя прежде всего к нему, как к наиболее авторитетному и разумному из присутствующих. — И это комиссар! Проводник линии! Представляете? Иди к капитану! С капитаном я вообще говорить не намерен. Чтобы тот разрешил! Он сознательно срывает мне все съемки. И это наши командиры в загранке! Уровень!
Шевчик огорченно вздохнул, словно ему что-то предстояло делать вопреки желанию, и произнес:
— М-да-а! Не хотелось, но все-таки придется в Москве писать докладную. Вынуждают!
Он снова обратил взор к Смолину, ища поддержки.
— Надо бы преподать кое-кому урок настоящей политики. Не правда ли, Константин Юрьевич?
— Верно! — усмехнулся Смолин. — Такой урок никогда не помешает. Например, вы его и получили. Только что.
Пасмурный непогодный океан темнел крутыми боками волн. Где-то впереди по курсу одна из волн, такая же по высоте и по цвету, как остальные, не шевелилась, не оседала под напором ветра, а оставалась нерушимой. Это оказался остров. Вскоре он поднялся над гребнями валов и превратился в темно-серую твердь. Своей оголенностью, мышиным цветом, одиночеством в косматом неприютном океане остров как нельзя лучше олицетворял печальную славу района, где ни с того ни с сего гибнут корабли и беспричинно валятся из поднебесья самолеты.
Было ветрено, но на палубах торчали любопытные. Еще бы: приближались к вершине «треугольника дьявола»!
