На последних двух словах граф резко сменил интонацию, и снова я до неприязни в душе почувствовал некое пренебрежение к самому себе. Следующие полчаса он водил меня по замку, показывая множество комнат и будуаров, начиненных самой изысканной меблировкой, в тонкостях которой я, сказать откровенно, не очень-то разбирался. Стены были одеты в расписные турецкие ковры и знакомые каждому англичанину гобелены. Почти вся прислуга располагалась на нижнем этаже, и когда мы туда спустились, мне довелось увидеть десятка полтора незнакомых лиц. Премилое общество. Морды и мордашки. Первый термин относится к мужчинам, второй (соответственно) к женщинам, среди которых нашлась парочка вполне смазливых.
Особенно мое внимание привлекла детская комната, в которой сидела маленькая девчушка Лули и играла в куклы. Все бы ничего, да вот только кукол было такое огромное количество, что из них можно собрать целую роту, не меньше. Каллистро объяснил мне, что Лули является внучкой здешней экономки, миссис Хофрайт, и может играть в свои куклы с утра до вечера, не переставая. Граф назвал имена всех слуг, но запомнить с первого раза какому имени какой облик соответствует было выше моих сил. Впрочем, меня откровенно позабавило их раболепное поведение перед новым хозяином: все без исключения отвешивали мне излишне низкие поклоны, явно переигрывая свою роль, или же… Становилось даже неловко. Что за театральные архаизмы? Определенно одно: за стенами этого замка каким-то чудом сохранился дух и быт романтического средневековья, еще не испорченный разнузданными нравами девятнадцатого века.
Граф Каллистро, о существовании которого я по нелепой растерянности временами начинал забывать, привел меня в чувство своим вопросом:
– Итак, мистер Айрлэнд, вас устраивает цена за поместье?
Я сделал искусственную паузу перед ответом, желая убедить графа в том, что долго взвешивал свое решение, и коротко произнес:
– Вполне.
– Тогда осталась незначительная мелочь: заверить документы у нотариуса. Поверенный в моих делах отправится к нему немедленно, если у вас нет на то возражений.
Не хватало еще тормозить дело какими-то возражениями! Я тут же согласился, но вдруг заметил, что лицо графа покрылось зыбкой маской невнятных чувств. Казалось, он сильно о чем-то задумался. Он несколько раз кинул короткий взгляд в мою сторону, видимо, желая что-то сказать и в то же время не решаясь.
– Видите ли, мистер Айрлэнд, есть одна маленькая проблема… да впрочем, вся наша жизнь есть ни что иное, как нагромождение этих самых проблем…
Неплохое философское вступление, но я так и не понял, к чему он клонит.
– Этот замок, — продолжал граф, — имеет свои традиции, которые свято соблюдают все его владельцы на протяжении уже многих веков. Менлаувер чаще всего переходил по наследству от отца к сыну, но несколько раз был перепродаваем, меняя фамилию своих хозяев, и все… подчеркиваю — все без исключения с почтением относились к завещанию барона Маклина. Надеюсь, слышали о таком?
– Основатель замка. Говорят, он был ненормальным. — В этих словах я выложил все, что знал.
Граф опять задумался. В лучах утреннего света передо мной сверкнули два изумруда, и только теперь я сообразил, что это был цвет его глаз.
– Впрочем, называйте его как угодно, бог с ним. То, что он являлся странноватым чудаком, вполне вероятный факт, если учесть, что все мы таковыми являемся. Да ему это и простительно: ведь жил-то еще в тринадцатом веке и, согласно преданиям, всю жизнь увлекался магией, прослыв в свое время знаменитым колдуном… Во всяком случае, так гласит легенда.
– Уверен, что если бы он жил еще в тринадцатом веке до Рождества Христова и основал этот замок, то легенда несомненно приписала бы ему ранг падшего божества, сошедшего с небес или скинутого оттуда в междоусобице тамошних обитателей. А в летописи было бы написано следующее: «он создал Менлаувер лишь движением мысли, не пошевелив при этом ни единым перстом».
Совершенно игнорируя мою саркастическую реплику, граф Каллистро продолжал собственную мысль:
– Так вот, помимо всего прочего барон Маклин являлся неплохим художником и собственноручно написал несколько портретов, повесив их в гостиной. Перед своей смертью он категорически заклинал всех будущих владельцев замка, чтобы никто из них не посмел снимать его произведения со стены и не делать им никакого вреда. И уже более шестисот лет, сохраняя первозданные краски и тона, эти портреты находятся на том месте, где были увековечены первым хозяином этого замка. Лишь горничной изредка позволяется стирать с них пыль.
