Зверко услышал. Содрогнулся, сожмурился… Щелк! Блестящие иглы гадючьих зубов с неприятным звуком втянулись внутрь черного перстня — кольцо всосало их с влажным животным хлюпаньем. Наследник тряхнул головой, сорвал с пальца черный каменный нарост.
— Стеньку убили? Кто?!
— «Браво, повелитель! Как хорошо тебе удается искреннее изумление! Ты — одареннейший из лицедеев Востока! Мы в восторге! Не правда ли, друг Йесиль?»
— Йесиль… — промямлил князь Лисей, холодея под пронзительным взглядом колдуна.
— «Согласись, друг мой Йесиль, что даже прославленный греческий актер Колокир должен пасть ниц перед талантом нашего повелителя, восхитительного Чурилы!»
— Заткнись, сука… Сейчас я тебя вырублю, агитатор херов! — негромко произнес Зверко. Блеснул желтым глазом, и тронулся вперед. Ну, кажется, все. Даже Плескун не в силах остановить его.
Но князь Лисей вдруг схватил наследника за колючее плечо:
— Нет, пусть говорит! Кто такой Йесиль? Я чувствую… это очень важно!
— Враги, кругом враги! — вдруг заплакала куча тряпок, роняя полызмейку. Берубой рыдал как раненая собака. — Плескун, Чурила, даже Хамелеон… Они все здесь, рядом! Хозяин, помоги мне! Здесь враги! Всех растерзать… Но я бессилен, бессилен! Запрет на атаку… Служанки, подлые вилы… они поставили мне… запрет на атаку!
— «Ты догадался поздно, жалкий волчонок. Тот, кого принимали за греческого княжича Алексиоса Геурона, — всего лишь мираж! Обманка, лживый зрак, созданный моим одаренным учеником Йесилем Здомахом по прозвищу Хамелеон… Прекрасная работа, Йесиль! Ты — сущий грек в этом нелепом доспехе! А что за царственный взгляд! Отлично сработано…»
Странная улыбка мелькнула по лицу Вещего Лисея. Или показалось?
Внезапно заговорил тот, кто все время молчал:
— Высокий князь Геурон!!! Почему он… почему этот варварский чародей так смотрит на тебя? Что он говорит?
Ага. Странно звучит греческая речь в этом кошмарном подвале. Это прозвенел наконец голос обезумевшего десятника Неро. Все это время десятник сидел неподвижно, будто превратившись в глыбу промороженного железа: костяной рез в остановившейся руке… берестяные свитки рассыпались с колен, падают на каменный пол… И вдруг десятник задрожал — факел в его руке заплясал, разбрызгивая капли горящей смолы.
— Молчите, Неро… Молчите, любезный… — зашипел Вещий Лисей, процеживая сквозь зубы маслянистые греческие слова. — Не хватало еще, чтобы…
Князь не договорил. Плескун… Голос Плескуна зазвучал по-гречески!
— «Ты помнишь, десятник Неро, как настоящий Алексиос Геурон пропал во время мохлютского ночного разбоя? А через три дня вернулся другим человеком? Знай же: мы подменили вашего князя. Настоящий Геурон по-прежнему в плену у мохлютое, в непроходимых болотах Колодной Тмуголяди — лежит в землянке, опоенный сладким грибным соком…»
— Князь! Он знает наш язык! — закричал десятник Неро, вскакивая с места. — Откуда этот варвар знает мое имя?!
— Спокойно, — криво улыбается Вещий Лисей и только головой качает. — Спокойно, любезный десятник Неро… Все будет хорошо… Вы только послушайте, какая прелесть! Какая чудесная ложь!
— Не верю! — вдруг закричала рваная тень в углу; завертелась и вздыбилась, как гневное завихрение пыли. — Хозяин! Ответь мне! Я знаю, ты жив!
— «Твой Держатель мертв, семаргл Берубой. Подчинись мне. Или — умри».
— Ты ничего не доказал, старый хитрец! Я… не верю!
Теперь все видят, как из тряпичной шелухи, из распавшейся волшебной чешуи выползает, медленно поднимаясь с колен, маленький темный человечек — узкобедрый и широкоплечий, тонкая гибкая кость. Зеленый огонь в глазах, белые клыки под дрожащей верхней губой. Хрупкий и ранимый юноша — никак не старше двадцати лет. Вот он, осиротевший огненный щенок.
— Хозяин! Забери меня к себе!!!
Приглушенный хлопок — и желтая муть зыбких отсветов стекает по каменным стенам. Медленно оседает, разваливается в клочья разрозненная волшебная одежда, потемневшая от кровавого пота. И падает, громыхая по камням, черно-зеленая заиндевевшая полызмейка — страшное заветное тысячелетнее оружие татраньских семарглов.
В ту же секунду наследник Зверко молча подскакивает и коротким ударом ноги сворачивает набок старую голову Плескуна. Захлебываясь, колдун дергается два или три раза — и затихает, повисая на судорожно вытянутой руке охранника Кожана. Кровь неспешно стекает по бороде. Слышно, как в ужасе трещит и корчится пламя на прогоревшей лучине.
