— Если целовать — то, конечно, можно и в живот, — поспешно ответил я, прикрываясь стулом.
— Покойник перед смертью шутил, — недобро оскалилась Метанка и прыгнула.
Будучи мужчиной тренированным, я успел дернуться и прикрыть ранимое тело мебелью. Лезвие брякнуло о деревяшку, мигнуло колючей молнией и вяло отлетело на пушистый ковер.
— Ой, — сказала Метанка с досадой. — Руку вывихнула. Теперь опухнет.
— Мозги у тебя опухли, однако, — выдохнул я. — Ты, мать, совсем плохая стала. Основной инстинкт прорезался? Вот зарежешь спьяну, и как будем любить друг друга?
— Прости, — злобно сказала она. — Я забыла, что ты мой возлюбленный. Миленок и все такое. Сто килограммов хамства пополам с целлюлитом!
— Я не толстый! Я видный! — быстро возразил ваш покорный слуга, втягивая живот и напрягая действительно впечатляющую грудную мускулатуру под багряным халатом. — Ты погляди, какая стать. Тугие мышцы какие. Разве эдакую красоту можно ножом?
— Топором бы надо. — Метанка сокрушенно кивнула, золотистые спиральки зазвенели-рассыпались, закрывая личико. Со слипшихся желтых кончиков на подол темного платьица робко спрыгнуло несколько капель. Зеленые глаза полыхнули устало. — Ведь ты, гоблин, меня эксплуатируешь. Думаешь, не знаю, зачем позвал? Только-только волшебный поясочек вернул — сразу решил еще крепче привязать? Влюбленным прикидываешься, балбесушка? Хочешь обмануть меня, такую робкую и доверчивую? Не получится.
— Получится! — радостно заверил я. — Потому что настоящая любовь — это убойное ноу-хау. Типа морилки для тараканов. Она даже эгоизм побеждает. Вот ты, к примеру, маниакальная эгоистка. Но не грусти, крошка. Любовь сделает тебя послушнее и добрее!
— Уже чувствую: с каждой минутой становлюсь добрее. — Метанка нахмурилась, озираясь в поисках упавшего кинжала. — Пожалуй, сделаю первое доброе дело в жизни. Избавлю мир от нахальной сволочи.
— Я не в этом смысле, киска…
— В этом, котик, в этом. Значит, лучше в живот?
— А можно… типа того… в уста сахарные? — поинтересовался я, боязливо подкрадываясь на шаг.
Понадобилось минут десять, чтобы Метанка окончательно отказалась от навязчивой концепции протыкания моего «целлюлитного брюха» вот этим «очень изящным ножичком». За десять минут я успел узнать много важного. Во-первых, что я хам. Точнее, отталкивающий хам и подлец. Во-вторых, что я, оказывается, целоваться не умею и пусть даже не пытаюсь. В-третьих, удалось выяснить, что в доме посадника Катомы смертельная тоска и что она сбежит оттудова обязательно, несмотря на дикое количество довольно вкусного меда, рано или поздно сбежит, потому что ни капельки не верит, что Катома действительно ее отец, и уже ничто на свете не сможет ее удержать, и она вырвется на свободу, как птица из золотой клетки, но сделает это не сразу, а денька через два, потому что сейчас вообще нет никаких сил, и голова кружится, и хочется просто упасть в теплую ванну и лежать, лежать…
— Патрон! — истошно заорали снаружи, с улицы. — Неведомы люди! На двор ломятся! Ярые, злые, оружные!
Орали характерным голосом моего приятеля Гнедана. Я испугался. Внизу на лестнице загрохотало, запыхтело… Бац! Выбитая желтым сапожищем дверь распахнулась и влетел энергично матерящийся Гнедан:
— Катома нагрянул! Боярин Катома!
— Катома? — тихо спросил я, чувствуя, как мерзнут колени. — Сам? Один?
— Хрен те! Человек двадесять!!! — вопил Гнедан, прыгая по комнате. — С копьями! Лютые!
На дворе визжали избиваемые собаки. Мои собаки.
— Бородищи — во! — надрывался Рыжий, дергая руками. — Зубами скрипят! Сюда лезут, сюда!
— Так, — неуверенно сказал я. — Ничего страшного.
— Ха-ха. — Метанка мигнула глазками, сладко потянулась на скамейке, как сытая пантерка. — Л-любопытно поглядеть… М-мальчики, сейчас вас будут мочить, не так ли?
— Ситуация под контролем, — промямлил я. — Гнедан, ступай и… задержи их на лестнице.
— Поди-поди, Гнедушка, — хихикнула юная ведьма. — Приляг, дружочек, пузиком на амбразурку.
Гнедан покосился и почесал ржавую макушку.
— Ровно на три минуты, Гнед! — умоляюще крикнул я. — Любой ценой. Вейся ужом, но чтобы парни замешкались, понял?!
