— Дорогие друзья! — провозгласил человек с козлиной бородкой, желая перейти к делу. — Мы собрались сегодня здесь, чтобы посоветоваться по одному важному делу. Вы уже знаете, что тираническая политика кушбеги и казикалона сделала свое дело: те несколько ново-методных школ, которые мы организовали, закрыты; ученики и учителя разогнаны. Но нельзя дальше оставлять народ без школ, без просвещения, без прогресса. Ни один мало-мальски честный человек не может смириться с тем, что наши будущие поколения останутся неграмотными, лишенными всех достижений современной науки…
Но ведь школы не только в городе, и в кишлаках многие дети учатся! — прервал говорившего Асад Махсум. Джадиды удивленно переглянулись.
Не надо удивляться словам Махсум-джана, — поспешил заметить ака Мирзо. — Махсум-джан сравнительно недавно здесь, новый человек среди нас и пока еще не в курсе наших дел, он не был на собраниях, где шла речь о просвещении.
Пусть так, но все-таки… — пробормотал кто-то.
— Основная цель передовой молодежи Бухары, — сказал рыжий, глядя поверх очков на Махсума и его друзей, — это просвещение, школы! Те школы, о которых вы говорите, не могут нас удовлетворить. Наше время — время прогресса, движения вперед, время развития торговых сношений, расширения связей с народами мира. Без обширных и всесторонних знаний невозможно поддерживать отношения с передовыми народами мира. Наши старометодные школы не могут дать людям те знания, о которых мы говорим. Например, учащиеся в них не получают необходимых знаний по арифметике, географии, геометрии, алгебре и другим современным наукам. И сам метод преподавания устарел. Ведь требуется десять — двенадцать лет, чтобы даже способный ученик научился читать и писать и стал более или менее сведущим в шариате. А в новой школе, в школе новометодной, все это изучают за шесть месяцев или за год. Видите, какая разница!
Все присутствующие закивали, подтверждая слова рыжего.
Но Асад Махсум зло усмехнулся.
— Очень признателен, благодарю, что разъяснили! — сказал он с еле скрытой насмешкой. — Однако возражение мое было вызвано тем, что господин Мунши, — он указал на худощавого с козлиной бородкой, — сказал, что наше молодое поколение будет неграмотным… Это, конечно, неверно. Слава богу, наука из Бухары распространяется по всему свету. Бухара дает знания и тюркам и таджикам… Вы сами, здесь сидящие, и я также учились и стали образованными в Бухаре. И таких, как мы, слава богу, немало… Почему же теперь нам впадать в уныние и страх и к чему из-за такого малозначительного вопроса вызывать гнев двора и мулл? Не лучше ли нам оставить эти распри по поводу школ и стараться расширить наши ряды, чтобы организация младобухарцев стала сильной, сплоченной, отважной и могучей… Чтобы она могла взять в свои руки государство! Вот тогда…
— Нам не нужна государственная власть, — сказал Мунши. — Существующая власть — его высочества эмира — вполне приемлема для Бухарского эмирата, пусть только он немного уступит, даст дорогу нашей партии, предоставит возможности для развития нации, обуздает своих невежественных мулл — и этого будет достаточно. Мы выучим, сделаем грамотным и просвещенным наш народ, наше молодое поколение, и тогда оно само подумает о себе. Вот такова наша задача! По-моему, Махсум-джан, не надо сворачивать разговор в другую сторону, давайте нынче говорить только о школе, тем более что не все наши руководители смогли прийти.
— Хорошо, хорошо! — сказал Махсум. — Я ведь только сказал, что мы должны быть осторожнее и не драться попусту со сторонниками эмира… А впрочем, вы сами это знаете…
— Осторожность, конечно, необходима, — сказал ака Мирзо. — Надо найти такой путь, чтобы и овцы были целы, и волки сыты и чтобы наш друг Махсум не сердился.
— Да, да! — сказал Мунши. — Ведь мы для этого и беседуем! Мы хотим посоветоваться, как быть. Открывать ли новометодные школы тайком и дальше? Если открывать, то кто покроет расходы? И как содержать их в тайне?
Наиму надоело слушать эти разговоры; под предлогом покурить чилим он вышел в прихожую и сидел там, болтая с Хаким-джаном. Когда собрание кончилось и из комнаты выходили Асад Махсум с Хафизом и хозяин дома, Наим дремал.
