Все повторилось. Я медленно ел, понимая, что петь мне все же придется – было очевидно, что женщины ждут от меня концерта. А я думал лишь об одном: как бы заглянуть за занавеску. А после того как доел последние крошки, стал судорожно гадать, что же они хотят от меня услышать.
– Теперь пойте! – велели они.
Я с трудом вспомнил слова гимна моей страны.
– Не то, – пробормотала одна.
– Не то, – эхом отозвалась другая. – Таких песен мы не любим. ТА пела иначе…
– Да о ком вы все говорите, черт побери! – не сдержался я. – Кого прячете на вашем проклятом острове?!
И тут обе нависли надо мною, как черные акулы. Острые лезвия воротничков сверкнули, сестры угрожающе зашипели:
– Вон отсюда!
Но я уже не мог сдержаться. Поэтому вскочил и бросился в угол, отдернул занавеску импровизированного алькова и ошеломленный замер: над свечой, на таком же точно, как у стариков, гвозде висели… ЕЕ босоножки.
Старенькие, с потертыми тоненькими ремешками. Я не мог ошибиться! Босоножки – не лента. Я отчетливо помнил каждую впадинку на ее тонюсеньких щиколотках и эти розовые ремешки, которые обхватывали их! Я резко обернулся, требуя объяснений и… уткнулся в дуло ружья, направленное мне в лицо…
…Я бежал, не разбирая дороги, прыгал от куста к кусту, а вдогонку слышались выстрелы. Чемодан, сигареты, сапоги – все осталось в чертовом коттедже. Бежал долго. Несколько раз падал в грязь, поднимался и снова бежал, пока звуки выстрелов стали едва слышны. Обессиленный, я оперся спиной на какой-то забор, медленно сполз по нему на землю и закрыл глаза…
…Я всегда был баловнем судьбы. Друзья считали меня душой компании, а женщины никогда первыми не бросали меня. Я принимал решения сам.
И вдруг эта жизненная программа забуксовала, все пошло кувырком. Три года я пребывал в отчаянии, напряженно размышлял над тем, почему она меня бросила. А потом отправился сюда: она всегда мечтала о диких безлюдных местах…
Не заметил, как уснул – вот так, в грязи, под чужим забором. Теперь у меня не было ни денег, ни чистого белья. Проснулся я от противного звука. Заглянул в щель в заборе: во дворе двое мужчин пилили дрова. Одному было лет шестьдесят, другому – лет сорок. Похоже, это были отец и сын. Вид у них был вполне нормальный. Я открыл калитку и замер в нерешительности. Оба, оставив работу, двинулись мне навстречу. На всякий случай я бросил взгляд на остро заточенный кол, лежавший неподалеку.
Старший заговорил приветливо. Угостил самокруткой, в которую подсыпал какой-то неведомой мне травы. Наконец я имел возможность поговорить по-человечески, хоть что-то разузнать. И, начав издалека, выяснил, что на острове издавна обитают четыре семьи – те, что сохранились от переселенцев, прибывших сюда в поисках покоя. Я вспомнил вчерашнюю бурю, холод, мокрую землю, вибрирующую под ногами, кружево паутины, натянутое между стволами…
– Вам, наверное, приходится нелегко?..
– Нам все равно, – ответил отец. – В этом и есть весь смысл Покоя. Вам этого не понять. Поэтому мы и не принимаем чужих.
– Никого из них?
– Никого…
– Значит, я первый?
Сын слегка закашлялся, отец похлопал его по спине.
Мы помолчали. Я – размышляя над тем, как продолжить разговор, они… Мне показалось, что и они думают о том же.
– То есть ваша цель – покой? – попытался удовлетворить свой интерес я. – Но ведь должна быть еще и какая-то жизненная философия, которая заставляет вас жить вот так – прятаться от цивилизации, прогресса, новых знаний…
– У нас все свое. Мы не подчиняемся чужим законам, – ответил отец. И перешел к пространным рассуждениям о морали Гондваны. Речь его была слишком длинной и не совсем понятной, как старинные письмена. Я попробовал вникнуть в ее суть, выделить главное. И вдруг это главное само четко предстало передо мной, будто свод определенных правил. Вот они:
а) достояние лишь тогда остается достоянием, когда ты жалеешь о том, что утратил его; б) утратив его случайно или сознательно, ты надеешься все вернуть и страдаешь от того, что оно – где-то рядом и принадлежит кому-то другому; в) поэтому его стоит собственноручно положить на жертвенный костер; г) тогда вера в него останется неизменной, в чистом виде; д) ведь ты будешь уверен: ТАКОГО больше ни у кого нет и никто не воспользуется им. Оно – внутри тебя. Навсегда.
