Двенадцать стульев - полная версия - страница 80
— Вы научный работник? — спросила Лиза.
— Да. Некоторым образом, — ответил Ипполит Матвеевич, чувствуя, что со времени знакомства с Бендером он приобрел несвойственное ему раньше нахальство.
— А сколько вам лет, простите за нескромность?
— К науке, которую я в настоящий момент представляю, это не имеет отношения.
Этим быстрым и метким ответом Лиза была покорена.
— Но все-таки? Тридцать? Сорок?
— Почти. Тридцать восемь.
— Ого! Вы выглядите значительно моложе.
Ипполит Матвеевич почувствовал себя счастливым.
— Когда вы доставите мне счастье увидеться с вами снова? — спросил Ипполит Матвеевич в нос.
— А вам разве интересно со мной разговаривать? Я же глупенькая.
— Вы? — страстно сказал Ипполит Матвеевич. — Если б у меня было две жизни, я обе отдал бы вам.
Лизе стало очень стыдно. Она заерзала в кресле и затосковала.
— Куда это товарищ Бендер запропастился? — сказала она тоненьким голосом.
— Так когда же? — спросил Воробьянинов нетерпеливо. — Когда и где мы увидимся?
— Ну, я не знаю. Когда хотите.
— Сегодня можно?
— Сегодня?
— Умоляю вас.
— Ну, хорошо. Пусть сегодня. Заходите к нам.
— Нет, давайте встретимся на воздухе. Теперь такие погоды замечательные. Знаете стихи: «Это май-баловник, это май-чародей веет свежим своим опахалом».[260]
— Это Жарова стихи?[261]
— М-м… Кажется. Так сегодня? Где же?
— Какой вы странный. Где хотите. Хотите у несгораемого шкафа? Знаете?
— Знаю. В коридоре. В котором часу?
— У нас нет часов. Когда стемнеет.
Едва Ипполит Матвеевич успел поцеловать Лизе руку, что он сделал весьма торжественно, как вернулся Остап. Остап был очень деловит.
— Простите, мадемуазель, — сказал он быстро, — но мы с приятелем не сможем вас проводить. Открылось небольшое, но очень важное дельце. Нам надо срочно отправиться в одно место.
У Ипполита Матвеевича захватило дыханье.
— До свиданья, Елизавета Петровна, — сказал он поспешно, — простите, простите, простите, но мы страшно спешим.
И компаньоны убежали, оставив удивленную Лизу в комнате, обильно обставленной гамбсовской мебелью.
— Если бы не я, — сказал Остап, когда они спускались по лестнице, — ни черта бы не вышло. Молитесь за меня. Молитесь, молитесь, не бойтесь, голова не отвалится. Слушайте. Ваша мебель музейного значения не имеет. Ей место не в музее, а в казарме штрафного батальона. Вы удовлетворены этой ситуацией?
— Что за издевательство! — воскликнул Воробьянинов, начавший было освобождаться из-под ига могучего интеллекта сына турецко-подданного.
— Молчание, — холодно сказал Остап, — вы не знаете, что происходит. Если мы сейчас не захватим нашу мебель — кончено. Никогда нам ее не видать. Только что я имел в конторе тяжелый разговорчик с заведующим этой исторической свалкой.
— Ну и что же? — закричал Ипполит Матвеевич. Что же сказал вам заведующий?
— Сказал все, что надо. Не волнуйтесь. «Скажите, спросил я его, — чем объяснить, что направленная вам по ордеру мебель из Старгорода не имеется в наличности?» Спросил я это, конечно, любезно, в товарищеском порядке. «Какая это мебель? — спрашивает он. — У меня в музее таких фактов не наблюдается». Я ему сразу ордера под нос подсунул. Он полез в книги. Искал полчаса и наконец возвращается. Ну, как вы себе представляете? Где эта мебель?
— Пропала? — пискнул Воробьянинов.
— Представьте себе, нет. Представьте себе, что в таком кавардаке она уцелела. Как я вам уже говорил, музейной ценности она не имеет. Ее свалили в склад и только вчера, заметьте себе, вчера, через семь лет (она лежала на складе семь лет!), она была отправлена в аукцион на продажу. Аукцион Главнауки. И если ее не купили вчера или сегодня утром — она наша! Вы удовлетворены?
